Адская бездна. Бог располагает

Теперь оставалось сомнительным лишь согласие Лафайета. Никто не знал, как поступит старый республиканец: захочет нового государя или провозгласит республику. Было решено попробовать решить дело при помощи манифестации: герцог Орлеанский собственной персоной явится в ратушу в сопровождении наиболее популярных депутатов.

«Сейчас или никогда!» – сказал себе Самуил.

И он поспешил на улицу Перль, № 4.

Жака Гренье он перехватил на лестнице, тот как раз собирался уходить.

– Живо! – сказал ему Самуил. – Нам нельзя терять ни минуты.

И он быстро сообщил ему обо всем происходящем.

– Герцог Орлеанский в ратуше! – вскричал Жак. – Так значит, снова монархия? Но будь покоен, ему не пройти. Когда он туда отправится?

– Немедленно.

– Дьявольщина! – проворчал Жак. – Своих друзей я предупредить не успею. Но хватит и двух решительных людей.

– Я думаю так же, – отвечал Самуил. – Одному из нас надо перехватить его по дороге, а другому ждать у самой цели, возле ратуши. Ты бы где хотел быть?

– На дороге, – сказал Жак.

– А я в большом зале ратуши; если ты его пропустишь, от меня ему не уйти.

– Договорились. Пистолет у тебя есть?

– У меня их два.

Они вдвоем дошли до Гревской площади.

Там Самуил, обменявшись с Жаком рукопожатием, оставил его и вошел в ратушу.

Не прошло и четверти часа с той минуты, когда они расстались, как в толпе началось сильное волнение.

По набережной двигался, приближаясь, кортеж герцога Орлеанского.

Герцог ехал верхом, за ним следовал г-н Лаффит – савояры несли его на носилках.

Крики восторга и торжества, приветствовавшие кортеж с минуты его выхода из Пале-Рояля, с каждым шагом становились все слабее.

Начиная от Нового моста, поведение толпы изменилось: здесь люди глядели сурово, едва ли не угрожающе.

– Снова Бурбон! – выкрикнул рабочий, стоявший рядом с Жаком. – Чего ради мы сражались? Не стоило труда.

– Успокойся, сынок, – отвечал ему Жак. – Еще не все кончено.

Кортеж внезапно вышел из узкой улицы на площадь. Герцог Орлеанский с подчеркнутой любезностью обернулся к г-ну Лаффиту, как будто старался укрыться под сенью популярности, более надежной, нежели его собственная.

Жак сунул руку в карман, вытащил пистолет и прицелился.

Но чья-то рука сзади перехватила его руку и вырвала у него пистолет.

Он обернулся. Это был тот самый рабочий, с которым он только что разговаривал.

– Что ты делаешь? – сказал мастеровой.

– А тебе-то что? – отвечал Жак. – Мне не по вкусу Бурбон.

– Плевал я на Бурбонов! – заявил рабочий. – Но ты выбери другой случай, а то еще убьешь Лаффита.

Оттолкнув мастерового, Жак поднял свой упавший на землю пистолет. Однако кортеж уже прошел мимо, и герцог Орлеанский вступил в ратушу.

Жак попытался было проникнуть туда. Но часовые преградили ему путь.

Когда герцог Орлеанский вошел в большую залу, его там встретила огромная толпа. То были вчерашние бойцы, учащиеся Политехнической школы, со шпагами наголо, с суровыми и скорбными лицами. Генерал Дюбур тоже стоял там.

Один из депутатов огласил декларацию Палаты. Раздались весьма жидкие аплодисменты.

Генерал Дюбур выступил навстречу Луи Филиппу и, простирая руку к площади, еще запруженной вооруженным народом, заявил:

– Вам известны наши права; если вы о них забудете, мы напомним.

– Сударь, – отвечал герцог, несколько смутившись, – я честный человек.

– Честный человек не всходит на ступени трона, – сказал Самуил.

И он, вскинув пистолет, прицелился и выстрелил.

Осечка.

Самуил взглянул на свой пистолет. В нем больше не было пистона.

У него был припасен второй пистолет. Он хотел достать его из кармана. Но карман был пуст.

– Предательство! – закричал он.

В толпе была такая давка, что он не почувствовал, когда чужая рука залезла к нему в карман.

И тут Лафайет взял трехцветное знамя, вложил его древко в руку Луи Филиппа и сказал ему:

– Пойдемте!

Потом он повлек герцога на балкон ратуши и на глазах народа, теснившегося на площади, обнял его.

Это и была подлинная коронация Луи Филиппа. Лафайет освятил его персону, поделившись с ним своей популярностью.

Толпа разразилась приветственными криками.

«Кончено, – сказал себе Самуил. – Через неделю он станет королем. Все мечты моей жизни рухнули в один миг. Что ж, надобно смириться. Ничего уже нельзя сделать».

Но вдруг он вскинул голову.

«Да нет, – подумалось ему. – Здесь все завершилось, но еще можно начать заново. Разве я ребенок или женщина, чтобы вешать нос при первой же трудности? Нет, ничего не потеряно. Есть способ все поправить. Ну-ка, подумай немного».

И он, прикрыв глаза ладонью, погрузился в глубокую задумчивость. После нескольких минут неподвижности и упорного размышления он усмехнулся, и в глазах его сверкнула молния.

«Нашел! – возликовал он. – Ах, все же я не из тех, кто легко сдается».

За пять минут в его голове сложился последний план, призванный решить его судьбу.

Он отправился к Юлиусу.

LIX Перемена диспозиции

И на этот раз при виде Самуила во взгляде Юлиуса блеснуло и тотчас угасло нечто похожее на свет надежды, которую он словно бы хотел скрыть.

– Ну вот, мой дорогой Самуил, – сказал он как-то веселее обычного, – я вижу, что твои триумфы не заставляют тебя позабыть старых друзей.

– Что еще за триумфы? – буркнул Самуил.

– Как? Разве вы не разбили противника по всему фронту? Я только что читал газеты, и лишь для того, чтобы узнать, как там ты и твои революционеры. И убедился, что вы быстро продвигаетесь вперед. Раз герцог Орлеанский главный наместник, значит, Карл Десятый низложен.

– Да, главный наместник… королевства! – отвечал Самуил, язвительно подчеркнув последнее слово. – Народ поменял одного господина на другого, и это они называют революцией; притом никто не мог бы сказать, стоит ли новый господин больше, чем прежний, не надо ли и его в свою очередь выгнать. Таким образом, я просто болван, рисковавший своей шкурой, чтобы посадить одного короля на место другого. Но я еще посчитаюсь с этой желторотой оппозицией, которая украла у нас нашу победу, подоспев после сражения, чтобы обобрать мертвецов!