Адвентюра наемника

Но обогнув дворец, я понял, отчего герцог лечит тайком, без лишнего шума.

Во дворе стояла колонна разновозрастных мужчин и женщин и по очереди подходили к Его Высочеству. Мужчины спускали штаны, женщины задирали юбки, а герцог сосредоточенно наносил им мечом удары плашмя по голым жопам.

Видимо, у меня был такой обалделый вид, что фон Шлангебург хохотнул, но быстро взял себя в руки и шепотом пояснил:

— Его Высочество лечит от нарывов и от чесотки.

Эх, герцогу бы в кавалерию, главным лекарем. Всадники, особенно те, кто ленится мыться, постоянно жалуются, что от лошадиного пота появляется раздражение, всякие прыщи и нарывы.

— Пожалуй, герцог отобьет хлеб у лекарей, — хмыкнул я.

— Нет, — мотнул головой рыцарь, — не отобьет. Его Высочество только те нарывы лечит, что от нечистой силы появляются. Русалка там, укусила, или домовой невзлюбил, когтем поцарапал. И меч у него непростой, а Грам.

— Грам? — переспросил я. Вроде, название где-то слышал.

— Именно так! Этим мечом предок герцога убил Фафнира.

Вот те раз... Предок герцога легендарный Сигурд? А знаменитым мечом, впитавшим кровь знаменитого дракона, нынче лечат от чесотки и от нарывов? Чудеса. Впрочем, в нашей семейной сокровищнице хранится полуистлевший нож, принадлежавший какому-то предку. Душегуб тот еще был, народа ножом порешил порядочно. Отец говорил, что прикосновение ножа ставит на ноги паралитиков.

—Вот, я тоже думаю, не пойти ли и мне к герцогу, — вздохнул рыцарь, но добавил со смешком. — только задницу перед сюзереном оголять неприлично.

— А что, вас русалка укусила? — заинтересовался я.

Русалок я в здешних краях не видел, хотя где бы их мог увидеть? Река в моем имении мелкая, да там еще шойзель сидит, громила. С другой стороны, если мостостроитель уже попробовал всех деревенских девок, то мог и до русалок добраться, а мне не сказать.

— Нет, меня домовой невзлюбил, — вздохнул рыцарь. Повернувшись ко мне, спросил с подозрением: — Граф, вы считаете меня сумасшедшим?

— Почему сумасшедшим? — не понял я. Пожав плечами, сказал. — Мало ли, по каким причинам брауни вас невзлюбил. Хотя и странно. Может, вы его чем-то обидели?

— Фух, я не про это, — выдохнул рыцарь с облегчением. — Я про то, что человек верит в брауни.

— А чего в них верить, не верить, если они есть? — хмыкнул я. — Мой, например, каву готовит, очень вкусную. Мне такой кофе в жизни не сварить. В Швабсонии я бы решил, что с ума сошел, а здесь уже мало чему удивляюсь.

— Да, чему вам здесь удивляться. Вы же нечистую силу из Шварцвальда выгнали.

Я не стал объяснять, что нечистую силу из Черного леса не выгонял, так как ее там не встретил. Девочку мы с цыганами похоронили, было такое.

— Так что у вас с брауни-то произошло? — спросил я у рыцаря.

— В общем, когда я в Силинг приехал, то мне дом отвели. Небольшой, но зачем мне большой, если у меня и слуг-то почти нет? А потом капитаном назначили и, само-собой, я в кабак сходил, отметил с тамошним людом, засиделся, как водится. Не помню, как дома оказался. Утром просыпаюсь — башка, как свинцовая, во рту словно кошки нагадили. Слышу, меня кто-то теребит, словно лапой. Я голову еле-еле приподнял, а передо мной дед сидит, маленький такой, а перед ним кувшин. И дед говорит — вот, наконец-то и у меня все, как у людей. И мне на кувшин кивает — на, дескать, выпей, полегчает. Ухватил я кувшин, половину пролил, вторую выпил. И впрямь, полегчало. Выпить-то выпил, а потом думаю — что это тут за нечисть-то в моем доме? Взял, да пустым кувшином в старичка запустил и заорал — пошел вон, тоффель! Кувшин исчез, а с ним и старикашка пропал. Я потом сказки вспомнил, что в детстве рассказывали. Не черт это был, а брауни, душа дома.

— А брауни обиделся и теперь вам пакостит? — догадался я.

— Именно, — тяжко вздохнул рыцарь. — То песок в постель кинет, то сапоги свяжет, а недавно сплю — чувствую, что спину кошка царапает. А у меня кошки нет, и кота тоже. Боюсь, скоро нарывы будут. И слуги жалуются — то молоко прокисает, то хлеб черствеет, соль мокнет, а в мясе червяки заводятся. Вон, даже очаг гаснет. А я и не знаю, что теперь делать. Вроде, домовые только в сказках бывают, кто мне поверит?

— Вон, эти же верят, — усмехнулся я, показывая на поредевшую колонну и усталого герцога.

— Так верят, потому что всю жизнь здесь прожили, а я? Вы, граф, сами-то посудите, как в сказку верить?

— А вы не задумывайтесь, — посоветовал я. Вспомнив, что мое знакомство с мифологическими персонажами здешних мест началось со знакомства с ростовщиком-богомолом, усмехнулся. — Я сам поначалу удивился, а потом решил — так пусть оно так и будет, как есть. Я бы, на вашем месте, купил кувшин пива, пришел домой и попросил прощения. Мол, дурак я, дедушка-домовой, простите.

— И поможет? — недоверчиво протянул рыцарь.

— Почему нет? Мне однажды довелось перед жеребцом извиняться, так и то, простил. А домовой, он хоть и нечисть — пусть не совсем, но тоже человек. Поворчит-поворчит, да и простит. Пива с ним выпьете, потолкуете.

— А я с перепуга пить бросил, — признался рыцарь. — Решил, когда старикашку маленького увидел — все, допился до тоффелей. Сколько я здесь? Месяца три или четыре? Ни пива, ни шнапса в рот не беру.

— Тогда кувшин квасу купите, или еще что-нибудь. Сладостей там, печенья.

Кажется, рыцарь фон Шлангебург успокоился. Улыбнувшись, с чувством пожал мне руку и сказал:

— Спасибо вам, господин граф. Вы из моего мира, вам я верю. Отличная новость, что я не сумасшедший. И с брауни обязательно помирюсь, прямо сегодня. А вместо пива куплю вина. Если это не тоффель был, а домовой, вместе и выпьем.

Глава восьмая. Фрейлейн– палач

Женщина была диво, как хороша — высокая, длинноногая, с русыми волосами почти до пояса, собранными в пышный хвост. А необычный наряд — широкие штаны из неотбеленного холста, просторная рубаха, не скрывавшая крепкой груди, только подчеркивал ее красоту. Заметно, что хозяйка следит за своей одеждой, часто стирает ее, хотя кое-где бурые пятна так въелись в ткань, что уже не поддавались ни мылу, ни щелочи. Впрочем, застиранная одежда не портит красивую фигуру. Да что там фигура! В девушку можно влюбиться за одну лишь улыбку — добрую и застенчивую.

Но если кто и влюбится в эту красавицу, им точно буду не я! Прекрасная женщина, только что, на моих глазах, без видимых усилий, вздернула на дыбу мужчину, пусть и немолодого, но увесистого, а теперь сосредоточенно срезала с него одежду, орудуя острым ножом, словно мясник, снимающий шкуру с овцы. Бросив в угол последний клочок, приказала:

— Хензель, убери ветошь.

Из закутка торопливо выскочил паренек лет пятнадцати, с одутловатым лицом и пустыми глазами, испуганно схватил тряпки, и куда-то их утащил. Наверное, штаны и рубашку с камзолом можно бы и заранее снять, чтобы не портить, но «освобождение» тела от одежды именно таким способом, это тоже прием для запугивания жертвы.

Мне приходилось бывать в пыточных камерах, и первое, что сразу же давало знать, где ты находишься — это запахи. Пол, стены и потолок, даже застоявшийся воздух пыточной, впитывают запахи экскрементов, мочи, несвежей крови, а еще — страха и боли.

Пыточные размещают в подвалах, где царит полумрак, а из освещения только пара скудно чадящих светильников или факел, все вокруг грязное, липкое. Ржавые инструменты свалены в кучу, а палач долго отыскивает нужное, перебирая свои орудия труда.