Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат

Ребята во ВКИМО учились непростые. Министр Гречко, который благоволил к институту – говорят, там училась его внучка, выделил на вуз значительные средства. Нам построили два шикарных корпуса, один выглядел небоскребом (при этом на шестнадцатый этаж запрещалось ездить на лифте на первых курсах, и все со стоном поднимались по лестнице), аудитории и классы, оснащенные по последнему слову техники – от нажатия кнопки опускались экраны, можно было просматривать слайды. Правда, долго техника эта не прожила, а понятие эксплуатационного обслуживания тогда отсутствовало.

По традиции в институте училась значительная часть курсантов из знатных семей. Внуки маршалов и генералов, членов Политбюро, самой верхушки СССР, которых семьи прятали на строгий режим, чтобы те чего не учудили. К ним привыкли, особыми привилегиями они не пользовались. У нас учился внук одного очень крупного деятеля ЦК (сейчас он хоть и не достиг уровня дедушки, но работает большой шишкой в Администрации президента). Так он месяцами сидел за различные провинности без увольнений. Когда выбирался все же, то из дома приезжал на «Чайке», оставлял ее за несколько кварталов и чапал пешком – лишь бы не увидели и чего плохого бы не подумали, не посчитали пустым мажором. В общем-то, все были равны. Но некоторые ровнее.

У курсанта папаша защищал Родину в Главном управлении кадров Минобороны и отвечал как раз за прием в академию. И первый курс его сынулю мы вообще не видели в казарме иначе как утром, когда он приходил из очередного увольнения и спрашивал:

– А чего вы здесь делаете?

Он стал анекдотом курса. Начальник его только в задницу не целовал, а так все пылинки сдувал. Нас же гнобил бесстыдно. И чуть не доигрался. Один из курсантиков пожаловался своему дяде – генерал-лейтенанту КГБ, что фигня какая-то творится. Капитана вызвали на Лубянку и песочили долго со словами: «Нам такие офицеры не нужны».

Начальник курса вроде бы что-то понял, хотя гнусности характера не изменил, и сын полка, то есть ГУКа, продолжал жить дома. Потом начкурса поступил в академию, и того вольного слушателя выгнали из института за неуспеваемость. Правда, перед этим мелкий негодяй в курсантских погонах устроил классное кидалово. Взял поносить в увольнение у одного нашего курсанта фирмовый портфель типа «дипломат», типа перед девками попонтить. Тут же пошел и продал его курсовому офицеру за сто рублей. Ясно дело, все вскрылось, но с сына ГУКа как с гуся вода.

Потом нами стали заведовать в меру хитрые, в меру строгие, в меру доступные, в меру капризные, но в целом абсолютно нормальные курсовики. Один курсовой офицер, капитан, выпускник Московского общевойскового училища имени Верховного Совета, прибыл к нам из Ливии, где трудился советником в мотопехотном полку, и со смаком рассказывал, как для поддержания дисциплины целый день держал провинившихся ливийских солдат под палящим солнцем при пятидесятиградусной жаре.

– Мы готовим из вас профессиональных убийц! – кричал он перед строем. – Ибо военный и есть профессиональный убийца!

Насчет убийц он погорячился. А вот профессиональными крючкотворами мы стали. И вполне успешными.

До самого конца обучения с нами могли выкинуть такой фокус – за плохое поведение выстроить весь курс в аэродинамической трубе – между столовой и казармой, где вечный ветер, а ты в ПШ одном, а температура минус десять. И продержать так минут двадцать – чуть-чуть недоставало до воспаления легких. Но это рабочие вопросы, в принципе все злились, но никто особо не обижался. В целом все было вполне пристойно.

Тоскливее всего приходилось курсу на год старше. Там правил стальной дланью совершенно непоколебимый и непробиваемый начальник Рэд. Он держал народ в таких ежовых рукавицах, что у него почти все были отличники и ненавидели его страшно. По окончании на год выписали любимому руководителю журнал «Свиноводство». Может быть, он и почерпнул оттуда что-то новое в работе с личным составом. Кстати, из его пациентов многие сделали немалую карьеру – например, один небезызвестный ученый муж, член РАН, главный военный прокурор, а потом начальник Следкомитета МВД, ныне руководящий, кажется, Институтом государства и права.

Увольнение в город – камень преткновения для курсанта. Первые три казарменных года в выходные согласно уставу полагалось отпускать в пампасы не более тридцати процентов личного состава. И до фонаря, что это не строевая часть, а вуз – уставы для всех одни написаны. Так что в месяц ты максимум мог выбраться пару раз. Но это в лучшем случае. Два балла, незачет по физкультуре – сиди и не квакай, занимайся в классе или на брусьях отжимайся. Я однажды так проваландался два месяца – чего-то там исправить не мог. Были люди, которых вообще не выпускали, и они спасались самоходами.

Самоходы – то есть самовольные отлучки. Трудно молодому парню месяцами за колючкой сидеть. «Переводы» некоторые вообще жили в самоволках, утром толпами перелезая через забор – все это напоминало массовую сезонную миграцию животных. У нас с этим было построже, но любители все равно были. Сами выписывали себе увольнительные, подделывали печати.

Время от времени кто-то за эти фокусы заезжал на губу. Но на губе Московского гарнизона принимали наших неохотно. Один курсантик с нашего курса посидел там пять суток и такую телегу накатал, что Московская гарнизонная прокуратура оттуда долго не вылезала и таких плюшек там всем выписала, что при слове о юрфаке начальника губы кривило всего.

Были и массовики-затейники, которые потрясающие фортели делали. У нас был курсант – просто артистический талант. Лучше Галкина. Он в совершенстве имитировал чужие голоса. Был у нас генерал-лейтенант Д., человек в возрасте и маразме, все время чего-то вещавший с трибун на плацу. Боялись его из-за непредсказуемости страшно, и никто бы не стал никогда переспрашивать о причинах того или иного его решения.

Так вот, наш парнишка приспособился по внутреннему телефону звонить начальнику курса и приказывать отпустить себя от имени Д. в увольнение. Срабатывало всегда.

Развлекался он так и в вечной войне с переводчиками. Лежит на плацу мусор. Он звонит в соседнюю казарму и голосом Д. говорит:

– Немедленно убрать.

Переводчики тут же застучать нас рады:

– Так это юристы бросили!

– Вот именно. Они бросили. А вы за ними ходите и подбирайте, подбирайте!

И подобрали…

Глава 5 Чем больше в армии «дубов», тем крепче оборона

Неприятие всего военного, как мы говорили, «дубового», – это такой нигилизм, который жил в нас достаточно долго. Знак суворовца у нас проходил как значок потерянного детства. Бывшие суворовцы были все как на подбор физически развитые, с военный выправкой, накачаны военной пропагандой, читали книги исключительно про армию и войну, чем приводили нас, интеллектуалов, в состояние ироничное и снисходительное. Но главными антагонистами своими мы считали кремлевских курсантов – Московское ВОКУ, самое образцовое мотострелковое училище Советской Армии – курсантов там гоняли как скаковых лошадей. Они там были все здоровенные, грубые и прямоперпендикулярные. То есть плебеи! Мы тогда так думали, по молодости не догоняя, что каждый занят своим делом и каждого именно под это самое дело готовят.