Адвокат, адвокат, он ворюге – друг и брат

Прапорщики наши – это отдельная песня. Они как мыши опустошали вещевые склады. Куда они девали сапоги, наволочки, простыни – просто непонятно. Но воровали они неустанно и неразборчиво – все, что попадется на глаза. Ходил анекдот – все, что создано советским народом, принадлежит прапорщику.

Закончилось все это дело для них плачевно. Схема была такая. Разворовываешь львиную долю своего склада в Военном институте. Перед ревизией звонишь такому же прапорщику из Академии Фрунзе и из других академий и завозишь грузовиками с их складов имущество, чтобы отчитаться перед комиссией. Когда же у них проверка, помогаешь тем же. Особисты, видимо, прочухали это, и были организованы одновременные встречные проверки во всех академиях. С последующими уголовными делами.

Наш военный историк, будучи дежурным по институту, помню, поймал прапорщика, тащившего домой украденный солидный шмат мяса, и чуть ли не пинками гнал его по территории. Правда, и после этого мяса в тарелках больше не стало.

Впрочем, сапоги яловые нам давали, обмундирование тоже, так что страждущими мы не выглядели. Только первые два курса воровали друг у друга хлястики для шинели. Стоит одному хлястику пропасть, как все начинают снимать их у соседей, потому как без хлястика нельзя – нарушение формы одежды.

У нас были некие отмечающие срок службы маркеры, кроме курсовок на рукаве. Распущенные ремни, как у дембелей в армии, были не приняты, хотя на первом курсе все ходили затянутые, потом ослабляли, но не до безобразия. А вот сумки – это другое дело.

Для тетрадей и учебников нам выдавали клеенчатые сержантские сумки – на вид страшненькие, да и в них мало что помещалось. Но командиры следили, чтобы ходили именно с ними. На втором курсе нам позволили менять их на кожаные офицерские. А родители у многих были офицеры, поэтому и отдавали своим детям солидные такие сумки. Но это было еще так, шуточки. Настоящий престиж начинался с четвертого курса, а у «переводов» – со второго-третьего. Когда появлялись портфели типа «дипломат». Обычные кожаные чудовища из советского ширпотреба не котировались. Вот «дипломат» – это да. Тогда в ходу были индийские «Вип» – стоили дорого, да еще и дефицитные, но мы их доставали и сразу переходили в категорию людей серьезных.

Но за «переводами» нам было не угнаться. Они во время заграничных практик накупят таких «дипломатов», которых в России и не видывали – с отливом, роскошными замками. Это было как бы обозначение – кто есть кто. Мы завидовали. Но без злобы.

Глава 8 Общага

На четвертом курсе нам объявили, что мы теперь взрослые люди. Мы оставили казарму и переехали в общагу – такое многоэтажное здание на территории института, где были комнаты на два-четыре человека и один санузел на две комнаты. Ну, роскошь просто нереальная.

Эту общагу переводчики прозвали «Хилтоном». Еще более приятным выглядело то, что нам, кто по полгода без увольнительных сидел и города не видел, разрешили ночевать дома. В девять, после самоподготовки, уезжаешь. И приезжаешь аж к восьми утра. Ну, шикарно же! На метро покатаешься, на людей в гражданской одежде посмотришь. Себя покажешь, такого красивого.

Правда, счастье это было только москвичам и женатиками. На третьем курсе все начали срочно жениться, обрастать тещами и детьми. И даже появился женкомитет какой-то – в этой шараге терлись наши курсанты, все такие юркие, ушлые, настырные. Они все время что-то там требовали, выбивали льготы и послабления, чем раздражали всех неженатиков неимоверно.

Но была одна закавыка. Домой не отпускали двоечников и залетчиков. То есть схватил пару, не пробежал лыжню на время – гуд бай родной дом. Сиди в «Хилтоне». Через некоторое время такой жизни становится уже вообще до фонаря, что там на воле происходит. Ну не отпустили в воскресенье в увал, сидишь, жрешь за весь курс масло, яйца и еще что дадут, в кино сходишь – лепота. Расслабуха. Что воля, что неволя – все одно…

Глава 9 Комсомольцы

Это была отдельная каста. По традиции лучше всего распределялись по окончании института активисты-комсомольцы и отличники. У комсомольцев шансов было больше, кто там за курс или факультет отвечал, и туда лезли не самые преданные делу партии, а самые прожженные и хитрые. И выплывали они наверх, зарабатывали очки за счет того, что портили жизнь окружающим, кого-то в чем-то изобличая и принципиально, по-комсомольски карая.

У нас как-то эти внесудебные комсомольские расправы над неугодными не практиковались. Но все же пострадавший у нас был – выпихнули из комсомола и из института уже на четвертом курсе. Лева – двухметровый толстенный детина с наивным улыбающимся лицом, профессиональный залетчик. Конечно, заскоки у него были – грешков было немало, ему все вспомнили, в том числе и прослушивание в комнате эмигрантских песен. Я и еще пара человек голосовали против того, чтобы его карать, но в лучших традициях массовой истерики все так накрутили друг друга, что Леве не поздоровилось. Тогда я понял, что при желании и некотором опыте манипуляций даже самый терпимый коллектив можно наэлектризовать, а потом и натравить на кого угодно.

Стучали эти комсомольские деятели с такой наивной непосредственностью, называя это принципиальностью. И чаще всего не по делу. Курсантам, без пяти минут офицерам, по Москве запрещалось ходить в гражданской одежде. По уставу ты всегда должен быть в форме. Но мало того, что обустраивать личные дела в таком виде не всегда удобно, а тут еще московская военная комендатура.

Мы сами ходили в комендантские наряды по городу и прекрасно знали, что у старшего патруля одна задача – записать как можно больше народу за нарушение формы одежды, дабы продемонстрировать рвение и избежать претензий к себе. Поэтому попадание на глаза патрулю означало, что тебя как столб обойдут, осмотрят и пометят, то есть докопаются непременно. Запишут замечание по любому идиотскому поводу – шнурки неглаженые там, носовой платок с цветочками, а потом из комендатуры в институт бумага с твоим именем – и сиди месяц без увольнений. А патрулей тогда много было, в метро – чуть ли не на каждой станции. И не пройдешь мимо них, гадов. Борьба с патрулями стала для нас таким народным спортом. Мы убегали, разрабатывали маршруты отступления и передвижения. Наиболее отвязные и физически развитые с ними дрались. Был такой молотобоец, который однажды парой боксерских ударов уронил патрульных и ласточкой перемахнул через забор института. Интересно, но последствий для него это не имело. Наш забор патрули предпочитали не пересекать, а оружия пристрелить негодяя не было – в Москве у гарнизонных патрульных были только штык-ножи.

В общем, понятно, при таких раскладах по выходе в город все переодевались в гражданку. Для этого в окрестных домах снимали квартиры – туда еще можно было привести нежную особь женского пола чайку попить. Скидывались на эти квартиры в складчину, так что получалось недорого.

И вот перед распределением такая сволочь из комсомольского комитета на комсомольском собрании института выступает и открытым текстом:

– Многие курсанты ходят по городу в гражданке!

И закатывает глаза – мол, более ужасного он в своей жизни ничего не видел.

– И гражданку они хранят на съемных квартирах!

Заложил так заложил. После этого рейды пошли, чтобы эти хаты вычислить. И вся малина закончилась.

Вообще-то, такие вот псевдопринципиальные комсомольцы и догробили СССР. Это некая каста приспособленцев, лишенная какой-либо морали, чувства локтя, но держащая нос по ветру. В девяностые годы они быстро перекрасились из комсомольцев в либералов и продолжают нас терзать под новыми лозунгами…

Глава 10 Иностранцы

Был во ВКИМО факультет иностранцев – там готовили юристов для военных структур всего нашего обширного дружественного мира.

Это вообще люди были забавные. Монголия присылала угрюмых, с пытливыми глазами офицеров, которые ни с кем не откровенничали, жили своей жизнью, ничего обычно не нарушали и держались строго.

Кубинцы – их все любили. Курсанты – подвижные, веселые, спортивные. На Кубе до сих пор особое внимание уделяется здоровью населения и спорту, и мы наглядно видели результат такого подхода. Они все были прекрасными гимнастами. Карате тогда было запрещено в СССР, а на Кубе ему обучали чуть ли не в обязательном порядке. Кубинцы все время устраивали в спортзале спарринги. Нашим институтским спортсменам рукопашный бой преподавал знаменитый тренер Тадеуш Касьянов, а стиль у него был самый жесткий. И они утверждали, что ударная техника у кубинцев никакая – это больше балет, чем драка. Но выглядело красиво.