Адъютант императрицы

— Посмейте только двинуться! — с презрительной усмешкой загремел генерал Траубенберг. — Осмельтесь только, мятежные негодяи, произнести хоть одно слово, и я прикажу пристрелить вас как собак, и служба ее императорского величества ничего не потеряет при этом!

Рекруты стояли безмолвно, они понимали, что при всякой попытке к сопротивлению они должны были погибнуть; на их губах выступила пена, глаза налились кровью, и страшные проклятия замерли на устах.

Между тем первый рекрут был уже выбрит; глубокий стон вырвался из его груди, когда его отпустили, с отчаянным плачем, как ребенок, он кинулся наземь, словно хотел скрыть свое посрамленное лицо.

— Неладно вы делаете, ваша милость, — не вытерпел снова Матвей Скребкин. — Такова не может быть воля царицы; ей в войске нужны только мужественные и храбрые солдаты, а не обесчещенные рабы!

— Ах ты невежа! — воскликнул генерал Траубенберг. — Второй раз ты осмеливаешься вмешиваться не в свое дело! Теперь мое терпение лопнуло; твоя грязная борода должна пасть так же, как и у других, а затем пусть цирюльник пощекочет тебя кнутом, пока ты не станешь как шелковый. Живо, взять и обрить его! Это очень хорошо, — усмехнулся он, — что сам сотник будет служить благим примером всем остальным!

Вахмистр нагнулся к генералу и что-то прошептал ему на ухо.

— Верно! — воскликнул Траубенберг. — Я совсем забыл про это, хорошо, что наглец сам напомнил мне. Эй ты, забывший свои обязанности сотник! — вполне грозно продолжал он. — Я знаю, что в твоей станице скрывается дезертир, у тебя в доме он нашел приют; ты ведь знаешь законы, тебе должно быть известно, что такое преступление достойно смерти.

— Мне ничего не известно об этом, — возразил Матвей Скребкин, — невозможно, чтобы могло случиться что-нибудь подобное; никто не появлялся в станице, никто не скрывается в моем доме!

— Ты лжешь! — закричал генерал Траубенберг. — Конечно, надо было этого ждать от тебя. Хорошо же, у меня нет времени разыскивать беглеца в твоей поганой лачуге, зато у тебя будет время все припомнить в гурьевской тюрьме, а кнут освежит твою память.

Вахмистр снова склонился к уху генерала.

Траубенберг кивнул головой и, насмешливо смотря на мрачного сотника, сказал:

— У тебя есть дочь, может быть, она знает лучше, что происходит в твоем доме. Пошли-ка патруль в дом этого мятежника, — приказал генерал вахмистру, — и вели привести сюда девку; отправь ее потом в Гурьев, и пусть она там посидит в тюрьме, пока не сознается, где скрывается дезертир, о котором она, наверное, знает больше, чем этот старый хрыч!

— О, ваша милость! — воскликнул Скребкин. — Не делай этого, побойтесь Бога, защищающего невинных, не грязните имени императрицы таким постыдным делом!..

— Свяжите негодяя, посадите его на стул и обрейте его! — закричал Траубенберг. — А ты, — обратился он к вахмистру, — сейчас же пошли в станицу патруль за девкой!

Пока вахмистр выбирал людей, стоявшие за солдатами пожилые казаки подняли угрожающие крики. Мера их терпения была исчерпана; они бросились к линии гренадер и пытались прорвать ее.

— Гайда, канониры! — закричал Траубенберг. — К орудиям! А вы, подлые разбойники, смотрите на свои дома, как картечь снесет их с лица земли!

Действительно, все взоры обратились на станицу. По дороге оттуда спешно шли два монаха, а в середине между ними шагал человек в казацкой одежде, вокруг талии у него был повязан ярко–красный пояс.

Помощники цирюльника бросились на Матвея Скребкина, изо всех сил отбивавшегося от них.

Каре раскрылось, чтобы выпустить патруль; в то же мгновение Емельян Пугачев, расталкивая солдат, кинулся в сопровождении монахов внутрь каре.

— Стой! — закричал он громким голосом, далеко разнесшимся вокруг. — Стой, проклятый еретик! Довольно насилий! Пришел Господь судить и наказать вас; Он пробудил истинного царя, чтобы поразить обманщицу, завладевшую русским престолом. Мера твоя исполнилась — ты будешь первой жертвой справедливого возмездия!

Мертвая тишина царила кругом; каждый точно прирос к своему месту; сам генерал Траубенберг не нашел сразу слов ответить на эти угрозы.

Но лишь одно мгновение длилось молчание, в следующую минуту могучим прыжком Пугачев бросился на генерала, в его руке сверкнул длинный кинжал, выхваченный им из-за пояса, и он с силой вонзил его ему в грудь.

Кровь горячей струей брызнула из раны, мучительный стон вырвался из груди Траубенберга, и он упал навзничь. Его руки судорожно цеплялись за траву, глаза закрылись, и лишь хриплые звуки вырывались из груди.

Пугачев наступил ногою на его грудь.

— Вот так будет со всеми еретиками, со всеми приспешниками обманщицы и со всеми врагами святой Руси! — громко воскликнул он.

В воздухе разнесся страшный вопль, в котором смешались ужас, дикие угрозы и торжествующая радость.

Солдаты застыли в растерянности; казаки прорвали их линию и столпились вокруг Пугачева.

Отец Юлиан с высоко поднятым крестом подошел к Матвею Скребкину, сзади которого в оцепенения от всего происшедшего стояли подручные цирюльника.

Офицеры также сгруппировались в одну кучку и обнажили шпаги.

— Взять убийцу! — воскликнул адъютант. — Бей мятежников! Стреляйте в них, стреляйте!

Солдаты взяли ружья на прицел, со всех сторон на казаков направились дула, но никто не решался спустить курок, так как при общем залпе солдаты могли попасть в своих же, стоявших на противоположной стороне.

Адъютант вышел вперед и скомандовал раскрыть каре и построить солдат в одну линию, но его команда была заглушена Пугачевым, который, высоко подняв руку, обратился к солдатам:

— Гренадеры, канониры! Ведь вы же — сыновья Святой Церкви, вы — дети святой великой Руси!.. Будьте стойки, не марайте себя незамолимым грехом измены истинному царю, помазаннику Божию!.. Владычество окаянной еретички, называющей себя Екатериной Алексеевной, кончилось; вы не должны больше служить обманщице, вы избраны Господом вместе со мной стать первыми поборниками освобождения православной веры. Благочестивый отче Юлиан, святой служитель Церкви, носящий в руке знамение спасения, скажи этим ослепленным, кто говорит с ними, против чьей груди они направили свое оружие.

Адъютант скомандовал снова, но никто не слушал его, так как отец Юлиан выступил вперед, осенив Крестом Пугачева, он произнес:

— Господь совершил чудо: истинного царя Он изъял из темницы… Солдаты, посмотрите на него!.. Разве среда вас нет никого, кто служил с ним? Разве никто не может узнать его?

— Да, это он, — раздался из рядов чей-то голос. — Это он! Борода изменила его, но я узнал его. Я его видел, это — Петр Федорович, которого мы все считали умершим, которого нам возвратил Господь!