Адъютант императрицы

По молчаливому знаку спутника Ушаков перешагнул порог и в следующий момент очутился в салоне лицом к лицу с генерал–адъютантом императрицы Потемкиным, стоявшим перед ним в блестящей форме и испытующе глядевшим на него.

Ушаков, овладевая своим страхом и напрягая все силы перед неизвестною опасностью, сказал:

— Я рад, что имею честь находиться в присутствии вашего высокопревосходительства, так как убедился, что попал не в руки разбойников, как я того опасался, и смею надеяться, что мне теперь будет объяснена причина моего ареста. Я лично не мог уяснить себе ее и полагаю, что все это вызвано каким-либо недоразумением или ложным доносом.

Потемкин, по–видимому, не обращал внимания на его слова, но продолжал разглядывать его, стараясь составить верное суждение о его личности.

— Кажется, в последнее время вы исключительно были заняты представлением рапортов коменданта Шлиссельбургской крепости? — спросил он.

— Так точно, ваше высокопревосходительство, — ответил Ушаков, стараясь угадать смысл этого странного допроса.

— И каждый раз вы посещали при этом актрису Леметр? — продолжал допрашивать Потемкин.

— Мадемуазель Леметр, — возразил Ушаков, — невеста моего друга, подпоручика Мировича, и так как тот не получал отпуска, то я передавал ей его поклоны.

— Знаю, — сказал Потемкин, — я знаю также, что мадемуазель Леметр несчастна, так как должна выйти замуж за некоего Фирулькина; я знаю также, что ее сильно огорчает ухаживание другого могущественного лица.

— Ваше высокопревосходительство, последнее не может касаться меня, и если я даже слышал кое-что об этом, то с моей стороны было бы нескромностью говорить о том.

— А если бы я потребовал от вас именно этой нескромности? — спросил Потемкин. — Но оставим это, так как я хочу знать кое-что другое. Вы нередко посещали фельдцейхмейстера и подолгу оставались у него во дворце; нередко вы также бывали в артиллерийских казармах; это не имеет никакой связи с вашими посещениями мадемуазель Леметр.

— Шлиссельбургская крепость находится в ведении фельдцейхмейстера, — трепеща, возразил Ушаков, — я бывал во дворце по службе.

— Я вас не спрашиваю относительно ваших служебных посещений, — нетерпеливо прервал его Потемкин, — служебные рапорты принимаются офицером штаба фельдцейхмейстера. Но я хочу знать, что вы делали в Мраморном дворце? — спросил он громким, угрожающим голосом, делая шаг по направлению к Ушакову. — Отвечайте! Я хочу знать полную правду… Если вы расскажете все откровенно, то можете рассчитывать на покровительство мое и императрицы, если же вы скроете что-нибудь или солжете, то немедленно же будете отправлены в Петропавловскую крепость, где вам придется убедиться, что есть средства для наказания предателя, а также для того, чтобы заставить говорить упрямого.

Слово «предатель» Потемкин употребил без заднего умысла, желая во что бы то ни стало проникнуть в тайну, существование которой он подозревал.

Ушаков при этих словах смертельно побледнел и едва мог устоять на ногах.

— Говорите же! — крикнул Потемкин, видя, какое действие произвели его слова. — Говорите и помните, что ваша искренность спасет вам жизнь!.. Помните, что если вы откроете всю правду, то я беру на себя заботу о вашей будущности и обещаю вам наградить вас.

Один момент Ушаков стоял молча. Оправившись от первого страха, он почувствовал, что в нем снова пробуждается надежда. Он увидел путь к спасению, о котором совсем недавно взывал к силам тьмы. Теперь ему предлагали руку, чтобы спасти из страшных объятий Орлова. Он решительно поднял голову и спокойно и ясно рассказал все, о чем беседовал с князем Орловым и что замышляли Мирович и Шевардев.

Лицо Потемкина, пока он говорил, становилось все радостнее, все более торжествующим.

— Знаете ли вы, — спросил он, когда Ушаков кончил, — что вы пошли на преступление против императрицы и государства?

— Я действовал по повелению фельдцейхмейстера, — возразил Ушаков, — он мой начальник и несет ответственность за мои поступки. Мне не известны его намерения, и я не смею проникать в них, но теперь я благодарю Бога, позволившего мне снять тяжесть, все время давившую меня.

— Вам есть за что благодарить Бога, — заметил Потемкин, — вы погибли бы, если бы не были сегодня арестованы, так как ваше поведение показалось мне подозрительным. Ваше искреннее признание спасло вам жизнь, и вас ожидает блестящая карьера, если вы будете повиноваться моим приказаниям.

— А каковы будут ваши приказания? — напряженно спросил Ушаков.

— Вы сохраните в тайне весь наш разговор, — ответил Потемкин. — Вы по–прежнему будете посещать фельдцейхмейстера и в точности исполнять все его приказания.

— О, Боже мой, — воскликнул Ушаков, — как трудно будет мне теперь исполнять приказания фельдцейхмейстера, когда я знаю, что они не совпадают с желаниями государыни императрицы! Что будет со мною, когда план восстания раскроется и я окажусь в числе соучастников?

— А разве я не выступлю свидетелем, что вы действовали по моему приказанию? Разве не дал я вам обещания защитить и наградить вас? — промолвил Потемкин.

— Точно так же говорил князь Орлов, — мрачно усмехаясь, сказал Ушаков. — О, Боже мой! Вместо спасения я завязываю еще один новый узел на своей шее. И князь успокаивал меня своим словом, но отказался дать письменный приказ… Теперь как бы все ни пошло, я все равно погиб!

— Служба императрице — не веревка на шее, — сказал Потемкин, — и если вы подчинитесь моим приказаниям, то будете в полной безопасности. Этот заговор не будет приведен в исполнение, невинные не пострадают, только зачинщик этого дьявольского плана пожнет свою мрачную жатву. И в вашу руку я вложу средства уберечься от зла. Но заметьте, заклинаю вас Богом живым! Один ложный шаг, одно сомнение, мысль о предательстве могут послужить причиной вашей ссылки в сибирские рудники.

— О, приказывайте, приказывайте, ваше высокопревосходительство! — воскликнул Ушаков. — Не сомневайтесь в моем слепом послушании!..

— Я знаю, что вам нет отступления, — сказал Потемкин, — и потому верю вам. Слушайте же: вы будете исполнять по–прежнему все поручения князя Орлова, вы останетесь доверенным лицом заговорщиков, вы станете работать в их пользу и двигать вперед их дело. Когда все будет готово, накануне той ночи, в которую узник должен будет бежать из крепости, вы доложите коменданту Шлиссельбургской крепости, чтобы он арестовал подпоручика Мировича; солдаты, конечно, без него ничего не осмелятся предпринять, и, когда это будет исполнено, вы придете сюда и доложите мне. Тогда в моих руках будут все нити, и я стану всем распоряжаться; всякая опасность будет устранена, и все мрачное дело будет ясно представлено императрице.

— Но как мне арестовать Мировича? Поверит ли комендант мне в том, что я сообщу ему? И если поверит, то не сочтет ли он меня за соучастника?

— Вы ничего не должны говорить генералу Бередникову, ничего, кроме приказания арестовать Мировича и сообщить об аресте сюда.

— Но поверит ли генерал такому приказанию? Имею ли я право арестовать товарища, не представив генералу достаточных оснований?

— Вы будете иметь право, — сказал Потемкин, подходя к письменному столу.

Там лежала бумага, внизу которой находилась подпись императрицы.

«Она дала мне эту бумагу, — подумал про себя Потемкин, — чтобы я мог по своему желанию выписать необходимую для меня сумму из казначейства. Одним росчерком пера я могу добыть себе состояние. Но разве не важнее для меня низвергнуть врага, стоящего на моем пути, и освободить себе дорогу к высшей власти и могуществу?»

Он присел к столу и написал приказ об аресте Мировича и оказании Ушакову всякого содействия.

— Вот, — сказал он, показывая Ушакову бумагу, — довольно этого?

Ушаков прочел бумагу. Он узнал подпись императрицы и ответил: