Адъютант императрицы

Сидя на дивной арабской лошади, визирь ударами сабли гнал обратно бегущих своих солдат. Рядом с визирем ехал знаменосец с бунчуком, на котором был изображен золотой полумесяц, а над ним развевалось восемь лошадиных хвостов.

Салтыков быстро подскакал и схватил за узду лошадь визиря.

— Сдайтесь, Моссум–оглы, вы мой пленник! — воскликнул он.

Гренадеры с поднятыми штыками окружили визиря.

Моссум–оглы с холодным спокойствием смотрел на Салтыкова, лицо его не дрогнуло — и вдруг блестящее лезвие сабли сверкнуло и сильным ударом опустилось вниз. Салтыков, следивший за движением руки визиря, отскочил в сторону, так что сабля турка лишь коснулась его плеча, но рука его опустилась и выронила узду лошади. Визирь пришпорил своего коня, тот поднялся на дыбы и перескочил, как стрела, через ряды невольно склонившихся гренадер.

Знаменосец хотел последовать примеру визиря, но его лошадь не решилась перепрыгнуть через штыки и споткнулась; всадник был сорван с седла, и бунчук перешел в руки русских.

С радостным криком схватил Салтыков турецкий бунчук.

В эту самую минуту раздался грохот барабанов. Румянцев успел причалить и спешил на место сражения. Широкой полосой растеклось русское войско, сверкали на солнце штыки. Каменский тоже подошел с левой стороны, а Суворов подводил все новые эскадроны.

Вся турецкая армия пришла в смятение и обратилась в бегство, и то, что казалось невозможным, невероятным, совершилось. Маленькое русское войско, еле насчитывавшее двадцать тысяч человек, переправилось на глазах неприятеля через реку и одним натиском заставило бежать в беспорядке стодвадцатипятитысячную армию турок.

Румянцев, шедший пешком во главе своих гренадер, поспешил навстречу Салтыкову и горячо его обнял.

— Вам принадлежит честь сегодняшней победы, — проговорил он, — вы первый ступили на неприятельский берег, и мы все преклоняемся перед вами.

— Я только исполнил свой долг, — возразил Салтыков с сияющим от счастия, но бледным от изнеможения лицом, не замечая крови, которая текла из раны по рукаву мундира. — Я исполнил свой долг, долг русского солдата. Невозможно не победить там, где командует Румянцев, — прибавил он. — Примите, ваше высокопревосходительство, как представитель нашей всемилостивейшей государыни императрицы, это знамя великого визиря.

С этими словами Салтыков опустил к ногам Румянцева бунчук Моссума–оглы.

Фельдмаршал ничего не ответил, но его глаза чуть ли не в первый раз в жизни наполнились слезами. Глубоко тронутый, он прижал Салтыкова к своей груди.

Суворов и Каменский тоже подошли и обняли Салтыкова.

— Как видите, ваше высокопревосходительство, я был прав, — сказал Суворов, обращаясь к Румянцеву, — можно надеяться или отчаиваться — это безразлично, но нужно прежде всего драться; кто дерется, тот и побеждает.

— Да, вы правы, — ответил Румянцев, — но если бы не прибыл с подкреплением Сергей Семеныч, мы погибли бы смертью Леонида при Фермопилах. Такая смерть прекрасна, но, право, все же лучше жить и радоваться победе. Ну, а теперь вперед! Мы еще не вполне закончили свое торжество. Вы оставайтесь здесь, генерал Салтыков, и позаботьтесь о своей ране. Клянусь Богом, вы сегодня поработали достаточно и имеете полное право на отдых. Остальное — уже наше дело!

Салтыков действительно терял последние силы и в изнеможении опустился на землю. Пришел фельдшер, осмотрел рану и сделал перевязку.

После этого Румянцев сел на лошадь и двинулся во главе кирасир. Суворов вел казаков, а Каменский, командовавший пехотой, занял завоеванный турецкий лагерь, где было оставлено много провианта и пушек. Пока Каменский распоряжался переправой пушек на противоположный берег, Румянцев и Суворов преследовали турок и гнали их все дальше и дальше. Ворота Силистрии были открыты для приема победоносного войска.

XXVI

Румянцев разрешил войскам лишь день отдыха в завоеванном турецком лагере. Найденные в большом количестве припасы были взяты под охрану и в строгом порядке распределены между солдатами, причем все драгоценности, оставленные в палатках пашей и беев, были предоставлены войскам как военная добыча.

Поздно вечером военный совет, собравшийся в палатке визиря, решил продолжить продвижение вперед, а все боеприпасы, остававшиеся в старом лагере, решено было переправить через Дунай.

Румянцев хотел тотчас же отправить генерала Салтыкова к императрице с известием о переправе через Дунай, о взятии турецких знамен и позиции визиря, но Салтыков, несмотря на то что его рана была не опасна, нуждался еще в отдыхе и покое; к тому же он объявил, что хотя враг и побит, но поход еще не окончен, и он примет на себя почетное поручение только тогда, когда сможет доложить государыне о мире, продиктованном врагу от ее имени.

— Вы правы, — ответил Румянцев. — Кто, подобно вам, кровью заслужил первые лавры, тот может положить к ногам государыни и весь венок. Вам я обязан сохранением чести моего имени. Вам подобает принять все почести, если мы одержим окончательную победу.

— Вы не поняли меня, — возразил Салтыков, пожимая руку Румянцеву, — вам принадлежат вся честь, вся слава, вся признательность, и никто не будет с большею горячностью, с большим воодушевлением прославлять ваше имя, чем я. Но я, — добавил он тихим голосом, — хотел бы только доказать государыне, что не забыл ее условия и обратил юношескую мечту в деяния зрелого мужа, что я подверг опасности свою жизнь, желая оправдать ее царское слово, подобно тому, как я когда-то рисковал жизнью за один взгляд, за одну улыбку великой княгини.

На второй день армия выступила в поход, чтобы окончить дело, которое пока казалось довольно трудным и могло привести к жаркому бою, так как турецкая армия все еще превосходила численностью русскую, по крайней мере, в три раза, и если бы врагу удалось сосредоточить и привести в порядок свои силы, то предстояла бы новая битва, на этот раз, конечно, без опасной переправы через реку, но все-таки достаточно серьезная, так что пришлось бы напрячь все силы для окончательной победы.

Но положение оказалось благоприятнее, чем того опасался Румянцев; ввиду нового быстрого наступления русской армии турецким полководцам не удалось ободрить и вновь привести в порядок свои разрозненные, в панике бежавшие войска.

Великий визирь с главным ядром своих войск засел в крепости Шумле, а остальной армии приказал расположиться вокруг крепости и со всей поспешностью приступить к земляным работам, дабы оградить себя от русских атак. Он надеялся выиграть время, чтобы привести войска в боевой порядок и снова выступить с ними против неприятеля. Но Румянцев своим быстрым выступлением разрушил его планы. Едва турки успели собрать разрозненные полки, как подоспел Суворов со своей легкой кавалерией. Увидев страшного военачальника, внушавшего турецким солдатам почти суеверный ужас, турки поспешно скрылись за еще не оконченными земляными укреплениями.

Суворов со своей кавалерией в течение некоторого времени продолжал словно дразнить набегами сбившегося в плотный комок неприятеля и заставлял его быть в постоянной тревоге, а в то же время на горизонте показался Румянцев с гренадерами и несколькими батареями. Суворов поскакал ему навстречу, чтобы сделать свои донесения. Не колеблясь ни минуты, Румянцев, после немногих пушечных выстрелов, более напугавших врага, чем причинивших ему вред, велел гренадерам построиться в штурмовые колонны и с марша двинуться на турецкие окопы. Он сам, пеший, с обнаженной шпагой в руке, повел свой батальон.