Адъютант императрицы

— Опасность видят и враги, — сказала Екатерина Алексеевна, — и пожалуй, зорче всех; от друга же я жду, что он встретит вместе со мною опасность и поможет победить ее.

— От друга! — возразил Орлов. — Разве я еще друг Екатерины? Кажется, я лишь слуга императрицы?

— А почему бы тебе сомневаться в моей дружбе? — спросила Екатерина Алексеевна.

— Оставь притворство! — горячо воскликнул Орлов. — Оно может пригодиться для льстивых царедворцев, но для меня оно не годится.

— Первое условие, первое доказательство дружбы — доверие; а разве мой вопрос, — почти робко произнесло Екатерина Алексеевна, — моя просьба о твоем совете — не доказательство моего доверия? Ты единственный, к кому я обращаюсь с этим вопросом, ты единственный, кому я разрешаю заглянуть в свое сердце.

— Нет, — горячо воскликнул Орлов, совершенно оставляя до сих пор выставлявшуюся им напоказ церемонность, — нет, Екатерина, это неправда; то, что ведет тебя ко мне в эту минуту, не доверие, то просто страх и сознание, что рядом с тобой нет никого достаточно сильного и смелого, чтобы расправиться с опасностями, со всех сторон надвигающимися на тебя…

Государыня доверчиво положила руку на плечо Орлова, окинула его проницательным взором и прервала его:

— И никто так близко, как ты, не заинтересован в этой опасности. Что стало бы с Григорием Орловым, если бы Екатерине когда-нибудь пришлось перестать быть императрицей?

Орлов в упор посмотрел на государыню; по–видимому, с его губ готов был сорваться резкий ответ, но он подавил его и мрачно сказал:

— Тебе понадобилось не мало времени, чтобы найти своего единственного истинного друга.

— Я уверена, — возразила Екатерина Алексеевна, — что тебе не понадобится так много времени, чтобы указать мне спасительный путь и уничтожить тайные надежды шпионящих за нами врагов. Что предпринять, Григорий Григорьевич? Нам нужно во что бы то ни стало разгромить этого обманщика, если мы не хотим, чтобы в империи возрастал этот позорный мятеж; все недовольные примкнут к нему. Так что же остается нам делать, чтобы преодолеть опасность?

— Действовать! — воскликнул Орлов.

— Мы действовали, мы посылали войска, но, к сожалению, были разбиты, — вздохнув, проговорила государыня.

— Разве можно назвать действием, — сказал Орлов, — когда высылают горсть людей, под начальством незначительного и неспособного генерала, против человека, вооружившего все степные орды, чтобы вырвать у тебя императорскую корону? Какое дело этому Голицыну и всем подобным ему, кто царствует в России — Екатерина Алексеевна или Емелька Пугачев под именем Петра Федоровича?

— Ты клевещешь, Григорий Григорьевич! Голицын предан мне, — возразила Екатерина Алексеевна.

— Предан! — с иронической усмешкой воскликнул Орлов. — Кто был предан тебе, когда ты была одинока и беспомощна? Кто думал о тебе, когда твоя забота и твоя жизнь висели на волоске? И, клянусь Богом, пусть этот Пугачев достигнет Москвы, пусть он выступит оттуда коронованным императором против Петербурга, и ты узнаешь верность всех тех, кто теперь пресмыкается пред тобою во прахе.

Екатерина Алексеевна мрачно потупилась. Она чувствовала горькую истину этих слов.

— Голицын был неспособен, — неуверенно, как бы извиняясь, сказала она, — я послала генерала Панина, чтобы принять от него командование над войсками.

— Брата твоего великолепного министра, — рассмеялся Орлов. — Ну, если он так же ленив, как и этот, то спокойно даст Пугачеву время вступить в Москву.

— Но ты знал обо всем, — сказала Екатерина Алексеевна, — Панин являлся к тебе.

— У меня не было времени для него, — высокомерно сказал Орлов. — Какое мне дело до всего этого? Если мне предстоит действовать, то я должен действовать и повелевать один!

— А что сделал бы ты, если бы я попросила тебя действовать единовластно? — спросила Екатерина Алексеевна.

— Я выехал бы к войскам, которые бесполезно слоняются где-то по Польше, и повел бы их на бунтарей, — воскликнул Орлов с гордо заблестевшим взором. — Да нет, это даже лишнее, так как Польша не уйдет от нас! Я двинул бы гвардию. На что так много войск, чтобы держать в повиновении петербургских лавочников? Ведь здесь не народ опасен, а солдаты. Я обещал бы свободу крепостным, если бы они выставили мне всех способных носить оружие; я действовал бы против изменника его собственным оружием; я выступил бы с превосходными силами, и, клянусь Богом, этот Пугачев скоро был бы в руках у меня!

— Да, ты прав, — сказала Екатерина Алексеевна, — я узнаю твой смелый ум; отрицанием опасности не поможешь, нужно собрать все силы, чтобы побороть ее; пусть народ видит, что она существует, но вместе с тем нужно, чтобы он видел то, что по мановению императрицы она исчезает. Пусть будет так, как ты говоришь, и завтра же…

— Постой, — прервал ее Орлов. — Чтобы ждать успеха от моего предприятия, мне не следует выступать в качестве командующего генерала, как, например, князь Голицын или Панин; этот Пугачев — неограниченный повелитель в своем войске, и вот потому-то он и непобедим; если я обязан добиться победы, то я должен иметь большие полномочия, чтобы быть в состоянии свободно распоряжаться и, подобно своему противнику, развертывать все свои силы.

— Полномочия? — с напряженным вниманием спросила Екатерина Алексеевна. — Какие?

— Я должен неограниченно распоряжаться всеми войсками империи, — ответил Орлов, — все твои генералы, даже и военный министр с Румянцевым, должны безусловно повиноваться мне; мне необходимо право над жизнью и смертью моих подчиненных, словом, я должен быть твоим наместником, повелевать всюду, где я лишь появлюсь; только при подобных полномочиях мои руки будут свободны и достаточно сильны, чтобы я мог действовать и идти навстречу всякой опасности.

— Моим наместником? — смущенно повторила государыня. — Право над жизнью и смертью? А что будет затем? — спросила она, почти невольно высказывая свои мысли.

— Будет императрица, — сказал Орлов, — престол которой я стану охранять и поддерживать, как я воздвиг его. Если мои руки будут совершенно свободны от оков, то я ручаюсь головой за победу над всеми опасностями, угрожающими тебе, над всеми подкарауливающими тебя врагами, которые рады этой опасности.

— Хорошо, — слегка вздохнув, проговорила Екатерина Алексеевна, — конечно, ты имеешь право на полную свободу, она принадлежит мужчине, и я могу вверить ее испытанному другу.

— Если бы ты питала ко мне доверие, — сказал Орлов, — то уже давно случилось бы то, что должно случиться. Минувшее время нашей юной любви было прекрасно, — продолжал он, причем в его тоне послышались теплые нотки, — и я никогда не забуду его; разумеется, я также знаю, что вечная любовь — только сон, о котором грезят поэты, но которого не знает действительность. Но дружба, настоящая, истинная дружба должна брать верх и над любовью, и клянусь Богом, что я остался твоим другом, остался им, хотя твое минутное влеченье остановило свой выбор на такой игрушке, как этот жалкий Потемкин.