Афганский рубеж

— И этот груз у них? — задал вопрос Енотаев.

— Неизвестно. А раз нет информации, то и откладывать операцию в Панджшере никто не будет, — ответил Тростин.

Всё становится ещё сложнее. 25 человек, высокогорье, плохая погода и наступающая ночь.

— Чего такой задумчивый, Клюковкин? — спросил комэска.

Мой командир звена недовольно цокнул, иронично улыбаясь при этом.

— У него есть идеи. Я ж вам говорил — после той посадки он… того, — постучал по голове Димон.

— Старший лейтенант Батыров хочет сказать, что на меня снизошло озарение, — добавил я и вернулся к карте. — Есть предложение, товарищи командиры.

Идея была в том, чтобы пройти по руслу реки Панджшер. Это будет и хорошим ориентиром в сумерках, и самым коротким путём к месту вероятного нахождения групп.

— Предлагаю идти парой Ми-8 и с прикрытием двух Ми-24. На одном борту можем не утащить всех, — сказал я.

— Клюковкин, отставить самодеятельность! Ты приказа не слышал? — возмутился Енотаев.

— Командир, а я и не собираюсь ничего делать. Выдвинул предложение и всё, — ответил я.

— Так, а ну оба вышли отсюда! — указал на дверь комэска.

Батыров посмотрел на меня. Вижу по его глазам, что колеблется. Он и хочет, и боится. А кому не страшно?

— Чего встали? Идите, я сказал! — повысил голос Ефим Петрович.

Комбриг уже не участвовал в разговоре. Он стоял рядом с открытым окном и тушил очередную сигарету об подоконник снаружи.

— Товарищ командир, а давайте… — начал я, но Енотаев перебил меня.

— Без «давайте». Предложение твоё я выслушал, но на этом всё!

Батыров направился к двери и потянул меня за собой. Проходя мимо комэска, я невзначай сказал финальную фразу. А вдруг зацепит!

— Я всегда считал, что мы своих не бросаем. Ошибался?

Ефим Петрович запыхтел, но ничего не сказал. Значит, не зацепила.

Батыров открыл дверь, и тут за спиной прозвучал громкий удар и грохот падающего предмета. Я повернулся и увидел, как одна из столешниц перевернулась и упала на пол. Как раз рядом с этим столом и был Енотаев.

Комбриг как зажёг спичку, так и застыл с ней в руках, не прикуривая сигарету.

— Батыров, Клюковкин на борт. Я с замом на другом. Командира Ми-24х ко мне. 15 минут, время пошло, — тихо сказал комэска.

— Есть! — хором ответили мы и выбежали из класса.

Через 10 минут мы уже шли быстрым шагом на вертолёт. Облака над Баграмом постепенно расходились. Дождь прекратился, и началось испарение. И это несмотря на вечер!

С каждым шагом по бетонке стоянки становилось всё жарче. Когда подошли к вертолёту, Карим уже спешно снимал промокшие чехлы, а из грузовой кабины другие техники вытаскивали дополнительный топливный бак.

— Облегчаемся по полной. Сабитыч, пускай створки снимают, — сказал я.

Карим подозвал к себе несколько человек в помощь.

Времени на это нужно десять минут, если достаточное количество людей. Батыров не сразу понял задумку, но возражать не стал.

— Облегчаемся по полной? — спросил он.

— Да. Иначе, можем не взлететь с площадки на высокогорье.

— А ты думаешь, так высоко придётся забираться?

Громкий звук падения первой грузовой створки был сродни взрыву бомбы. В жилом городке однозначно слышали этот удар.

Через минуту подъехал УАЗик, из которого во всей красе вышел наш «любимый» полковник Берёзкин.

— Что здесь происходит? — крикнул он, подойдя к нашему вертолёту.

Батыров представился начальнику политотдела и объяснил, что готовится вылет. Скрывать смысла не было, поскольку на Енотаева никто уже не повлияет.

— Какой к чертям собачьим вылет?! Это трибунал! Пойдёте у меня поля опрыскивать вручную, старший лейтенант. Точнее, уже лейтенант.

— Есть, опрыскивать поля, — ответил Батыров и вошёл в вертолёт.

— Вернись…

— Посторонитесь, товарищ полковник, — преградил я путь Павлу Валерьевичу в грузовую кабину.

Картинно поставил ногу на стремянку и положил картодержатель на колено. Делаю вид, что изучаю её и что-то пишу.

— Лейтенант, в сторону! — снова крикнул Березкин.

Тут к нам подъехал ещё один УАЗ. Из него вышел экипированный Енотаев и его зам.

— Так, а вот и командир эскадрильи! Подойдите сюда, Ефим Петрович, — сказал Берёзкин, но Енотаев и не спешил к замполиту.

Карим подошёл ко мне, показывая поднятый вверх большой палец. Я быстро забежал в кабину и начал готовиться к запуску.

Только я сел на своё место, Сабитович начал запускать вспомогательную силовую установку. Давление начало нарастать, шум становился громче, а начальник политотдела продолжал выговаривать Енотаеву за незапланированный вылет.

— О чём говорят? — спросил я, наблюдая, как Берёзкин отчитывает нашего комэска.

— Удачи, наверное, желает, — улыбнулся Димон.

Научился шутить! Это радует. Жаль, что разговор начальников не было слышно. Берёзкин активно жестикулировал, показывая то кулак, то указательный палец Енотаеву.

В один прекрасный момент комэска, кажется, устал его слушать и произнёс какую-то фразу. После этого, сразу пошёл к вертолёту.

— Ты по губам умеешь читать? Что сказал Ефим Петрович? — спросил по внутренней связи Димон.

— Тут даже уметь не надо, командир! — посмеялся Карим и приготовился запускать правый двигатель.

Винты раскрутились, поднимая вверх влагу, которая ещё не испарилась с бетонной поверхности. Карту контрольных докладов зачитали, а Енотаев так и не давал команду на выруливание.

Время идёт. Лучше лететь в сумерках, пока видимость ещё есть.

— 201й, вылет не согласован с Кабулом. Запрет на вылеты на сегодня, — продолжал отказывать руководитель полётами, запрещая руление.

— Окаб, я 201й, задача срочная. Согласуйте по проводам, а мы пока взлетим, — отвечал в эфир Енотаев.

— Запретил! — громко сказал РП.

Если честно, то группу руководства полётами можно уже и не спрашивать. Мы всё равно нарушаем запрет. Так, что лишний радиообмен нам ни к чему.