Африканский дневник
Шрифт:
– «Хоп!»
– «Хоп!»
– «Хоп!»
Пролетали галопом феллахи; и —
– «Хоп!»
– «Хоп!»
– «Хоп!»
Пролетали за ними галопами мы.
Остановка: каких-нибудь сорок ступеней осилили: сто впереди. И – помчались; массивы летели нам под ноги; мы перестали смотреть по бокам: понимать что бы ни было; я равнодушно, бесцельно кидался на камень углов, пребывая на месте; массивы же валились; и – набегали от верха; облуплины падали из нависающей глуби нахмуренных пеплов: из высей пространства – такого пустого, немого, где некогда (где это было?) твердела земля: где теперь – ничего, никого: на дуге желтеневшего шара лепились из воздуха.
– «Стой!»
Половина пути: мы стояли на семьдесят первой ступени; над ними валилось, как кажется, до семидесяти полутораметровых глыб; посмотрели мы под ноги: неизмеримость лежала меж землею и нами; и – нет, не вернуться обратно; и – детский кошмар тут напал:
177
Из стихотворения З. Гиппиус.
– «Кто же я?»
– «Что же все?»
– «Как же так?»
– «Неужели никак?»
Никого: ничего!
Мы застыли в каменном выступе; дружно телами сливаясь, феллахи составили свой полукруг под ногами у нас; трепетали их черные лопасти над пепелеющей бездной – в мглу сумерек, ни конца, ни начала не видалось в этих путях; наглядевшись, могли мы видеть, как там копошились люди; и – жили; мы были за гранью, за жизнью, на продолжении бесконечного, вероятно, загробного странствия; и показалось: лежат миллиарды ступеней меж нами; и – чем бы то ни было; я весь протянулся к феллахам; они – неизбежные спутники: через воплощенья проходят они; на земле они – гонятся, подозревают, выслеживают, чтоб схвативши, тащить за порог: за грань жизни; а здесь, в камалоке, они – утешают; и кажутся даже родными, извечно – знакомыми. Вот одна тень, один темный феллах, приподнявшись, рукой показал на отметку:
– «До этой черты восходил Бонапарт: на вершине он не был, не мог приподняться»…
Опять:
– «Хоп!»
– «Хоп!»
– «Хоп!»
Побежали галопом, бросаемы быстро, с размаху феллахами на рябоватый массив, над массивом; массив же валился; и падал нам под ноги новый массив; остановка: и Асе тут дурно: сажают ее на ступень; и феллах с кувшином, наклоняясь, ей мочит водою виски:
– «Ничего, ничего: лэди тотчас оправится; неужели вы думаете, что это серьезно? Обычная пирамидная дурнота».
Признаюсь, – в эту минуту, когда я собой прикрывал от нее безысходную серую бездну под ней, чтоб она не свалилась (так хочется сброситься), – сам я испытывал странное чувство: какое-то «я» вышло вовсе из «я».
– «Кто же я?»
– «Что же все?»
– «Как же так?»
– «Я – оторван!»
– «Вернуться нельзя».
И Хеопс гоготнею развалин гудел; и – кричали феллахи:
– «Да, да!»
– «Это – мы!»
И я вспоминал: я – маленький; странно предметы кругом выступают знакомыми знаками: и все то, как… не то; и какой-то ужаснейший сдвиг: нет ни пальца, ни кисти, – всего: сдвиг меня: «Ай, ай, ай!» Я кричу, потому что во тьме ощущая висящим себя я над страшною пропастью (как вот сейчас!), непонятные лица (как будто бы мама и няня, а может быть, вовсе не мама, не няня) меня окружают и шепчутся:
– «Снова кричит по ночам!»
– «Это, барыня, рост!»
Но не верится, что это мама и няня: из неизвестных пустот неизвестности клонятся.
В миг, когда я, защищая собою висящую в воздухе Асю,
клонился над бездной, я вспомнил: когда-то то самое нападало; но это – иллюзия; стоило внести свечку, и бездна – отваливалась: окружали знакомые стены; вот – детская, а вот шкапчик с игрушками; мама и няня со мною, мне шепчут:– «Спи, милый!»
– «С тобою мы: мама и няня!»
И мне становилось легко: пропадал мой кошмар.
Так и здесь: и подумал, что все это – кажется; больше бы свету, увидели б мы те же стены синейшего неба; мир – детская комната; в мире всегда кто-то шепчет:
– «Спи, милый!»
– «С тобой вечно – «Я»…
– «Хоп!»
– «Хоп!»
– «Хоп!»
Понеслись к вершине. Еще только 20 ступеней!
И – вынеслись: прямо к площадке; площадка имела до десяти всего метров (в длину, в ширину); расстояние сверху донизу опять-таки скралось; и пирамида с вершины казалась нам маленькой; морок чрезмерности вдруг улетучился; высился шест от площадки, обозначая первоначальную точку вершины; феллахи отсюда, как гаркнут!
Им высыпал все, что имел.
Неопределенные дали простерлись с вершины; на севере брызгали искры каирских огней; днем отсюда видны все сто сорок мечетей Каира, сады зеленейшие Роды, Шубры, Гезирэ, даже часть Нильской дельты; на юге простираются дали Ливийской Пустыни; вон видны верхи пирамид Саккара; еще далее – там: вероятно, оазис Юпитера; тихо феллах подошел: и – сказал:
– «Там – пустыня: два месяца нужно, чтобы пересечь ее…»
– «Вы там бывали?»
– «Бывал! А там вот уж никто никогда не бывал, потому что там – смерть…»
На вершине кофейник-мальчишка сварил кофе нам; мы спускались в густеющих сумерках; мгла закрывала подножную пропасть; поэтому спуск был и легче, и проще; кошмары – оставили нас…
В этот вечер мы мирно сидели в уютненькой, в пестренькой комнате нашей; Каир громыхал за окном; за стаканом вина вспоминали далеких друзей; было тихо, уютно; не верилось нам, что недавно еще мы висели, прилепленные к рябоватому боку громады; играла хозяйка какую-то арию – там, за стеной; нам хотелось спать.
Была ночь: выступали предметы знакомыми знаками; нет – незнакомыми. Мне начинало казаться, что все – не на месте; и «я» уже не я, а какое-то странное, полуживое «оно», уцепившееся за массив рябоватой громады; и под ногами – ничто:
– «Кто же я?»
– «Как же так?»
– «Как сюда ты попал?»
– «Не вернуться обратно!»
Я – вскакивал: и – открывал электричество: милые, пестрые стены уютно смеялись.
Музей
Это – здание греко-римского стиля, украшенное изображением двух Египтов на Каср-ель-Нил; оно – задней стеною на Ниле; и остров подходит Булак; зачастую зовут музей древностей просто Булакским музеем.
Мы – входим; и вот саркофаги эпохи Саиса; два сфинкса из розовых, нежных гранитов эпохи Тутмозиса; тех же гранитов – четыре колосса: Жреца, Сенусерта и фараонов Рамзесов (Второго и Третьего), памятники мемфисской эпохи: Хефрен и Хеопс, обелиски и надписи (здесь – история Уны); прекрасная древняя статуя, жертвенный стол, барельефы; вот – «скриб»; он – из дерева; он – знаменит; вы видали, конечно, его; фигурирует всюду в альбомах, картинках, каталогах; статуя найдена Мариэттом; феллахи его называют, как помнится, «Шейх-ель-Белед»; поражает умом деревянный, круглеющий лик; великолепием реалистической техники мы удивляемся; статуя – ранняя, времени первой династии; как живой, стоит скриб; великолепные статуи Рахопту и супруги Нофрит вам, конечно, известны по снимкам; вот – статуя Пепи.