Африканский дневник

Бьется еще африканское сердце; в Уганде, в Дарфуре, в таинственном Кардофане, где был Нахтигаль [163] в Уаделае, в странах Ньям-Ньяма; и туда меня тянет. Душою уплываю по Нилу в центральную Африку; я уголок лишь ее посмотрел в удушающих пряностью пышных каирских садах.

Карачев 919 года

Сады

Не сады, – а – роскошества.

Бегают белые бэби в зеленых роскошествах; жеманный худой феллашенок гоняется в солнышке за косолапо в кусты убегающим ящером; немо сидит феллахиня-мамаша под розовой веткою: то – олеандры; папаша, почтенная «хаха», читает газету в жасмине; ороситель из пестрой лужайки стреляет струей в широчайшие листья банана; и кроет их перлами:

163

См.: его «Сахара и Судан».

– «Видишь, другая струя застрелялась!»

– «В кусты – из кустов».

Из кустов с предлиннейшей кишкою выходит ленивый тюрбан: это – сторож; зеленокрылая птица вспорхнула; какая – не знаю. Но знаю: здесь водятся колпицы, ширококлювка, краснеют в водах фламинго; мы видели их, одноногих, – увы, не на воле: в каирском саду; и сидит над водой пеликан, прочитавши молитву над рыбой; и трелит «буль-буль» (соловей) из оранжевых цветиков – ранней весной (в феврале): не теперь; ибис – редок, хотя попадался, как, кажется, он Елисееву.

Тихо сидим под чинарой: толкаю притихшую Асю:

– «Смотри-ка на хаху-папашу, который читает «Revue».

– «Нет, какое достоинство: так и написано en toutes lettres на лице: Мы-мы-мы… Вот у нас… К нам съезжаются короли, пэры, лорды, бароны и графы всех стран»…

– «И мошенники всех предприятий».

– «Смотри, что за нос: нос – изогнутый нос; а надутые губы, как… сочная слива: глаза – тараканы с усами»…

– «Оставь, не болтай таких гадостей»…

– «Буду молчать».

Упадаю глазами в раскрытую книгу; и в книге читаю про… хаху-фел-лаха. {1}

Феллах – куча пепла: вы тронете мумию пальцем; она распадается в пыль; эта пыль, разлетаясь, свивает тела современных феллахов; феллах пристает, навязавши себя, как раба: греку, римлянину, византийцу, арабу, прихожему берберу, чтоб усыпить господина, растлить его в пепле; воистину: «хаха» – страшнее врага; европейца она отрезвляет «пептонами» (трупными ядами).

* * *

1

Пока вы созерцаете извне нескладицу жизни каирской, все блохи и «хахи» – досадные мелочи, но как скоро вы вспомните, что полнейшее творческое бессилие местной жизни есть торжествующее явление и веками давимый феллах с наслаждением разлагает все, что прикоснется к нему, вас охватывает ужас; вот что говорит герцог д'Аркур о победителях современных нам египтян в своей книге «Египет и египтяне»: «Если исчезла древне-египетская письменность, раса ее как будто пережила; сколько раз отмечали сходство египтян современных с наиболее древними египетскими статуями; эти статуи верно выражают черты еще доселе живой расы, единственной, которая способна размножаться и жить в этой загадочной стране. Роды победителей, сменявших друг друга и соблазненных богатством страны… исчезли, согласно пословице: «Египет пожирает в него вторгающиеся народы»… Действительно, веками бесчисленные рабы… приведенные смолоду в эту страну, не имели потомства; и в наши дни, поселяющиеся здесь семейства турков, вырождаясь физически и нравственно уже во втором поколении, пересекаются в третьем. Единственно, что можно предпринять, чтобы избежать деморализующего действия климата, это брак с феллахиней; но тогда пропадет у потомства европейский характер, потому что от такого брака рождаются египтяне» (курсив наш). // Не ужасна ли месть древнего Египта за профанацию линий? // Что касается до сходства феллахов с древними египтянами, то на это указывает, например, Роберт Хиченс в своей книге «Чары Египта»: «Я спускался в могилу… расписанную фигурами. Взяв с собой 10-летнего мальчика Али… и глядя то на него, то на окружающие стены, я… проникался сознанием постоянства типа. В этих изображениях я повсюду встречал лицо маленького Али».

Тронулись: тихо пошли по дорожке – под кружевом зелени нежно оделись и тоненький стволик, и ствол, и стволище, обвиснув нежнеющим листиком, лопастью равно-разлапой; сплетаясь в многолистие, переливаясь оттенками, переплетаясь лианами; дико торчит, протопорщась, косматая чаща, точащая капельки в слезоточивые камни, склоненные в вазы бассейнов.

Просунулась морда ушастого ящера в красных кустах; провильнула, скрываясь хвостиком; и на красном песочке, в лучах, пресмыкаясь, бежит косолапая стая играющих ящеров.

Пышный газон; по газону, как будто к нам крадучись, тащатся стволики; я вспоминаю, где видел я это?

– «Не мангровый лес ли?»

– «А я не пойму: это дерево, или это – кучка деревьев?»

– «Нет – дерево».

С каждой изогнутой ветки протянут змеящийся в воздухе корень к земле.

– «Точно рощица!»

Да, сквозь орнамент египетской флоры в садах раскрывают орнамент Кашмир и Цейлон, и Малакка [164] , и даже Сицилия.

– «Видишь – магнолия».

164

Елисеев. По белу свету.

Веет своим зеленеющим вретищем – бездна; и – проливень листьев посыплется лепетом, шелестом, треском; и чешется гребень чудовищный финика в ультрамарины небесного свода.

Здесь вечером, может быть, будет носиться, мертвея крылами, собака-летун [165] ; и в египетском страхе отчетливо дрогнет косматая роща.

Боголюбы 911 года

Акхуд-Куфу и Уэр-Кхафра

Издали пирамиды – не велики; из песков попросунулись: два треугольника цвета пустыни; вон та – пирамида Хеопса: затуплена малой площадкой она; а вот эта – остреет вершиной; она – пирамида Хефрена; меж ними боками углов опрокинут лазуревый треугольник огнистых небес; где-то сбоку затеряна малым торчком пирамидка; она – неприметна.

165

Летучая собака (вид pteropus).

Акхуд-Куфу [166] тянется по наклону на множество метров [167] ; ее вершина чуть не более ребер наклона [168] ; с тринадцатой стертой ступени чернеет отверстие входа, как малая точка.

Уэр-Кхафра [169] кверху торчит на сто тридцать шесть метров: ступеней же нет; верх красуется в розовом, скользком граните; гранит этот выветрен.

Третья – Нутир-Менкаура, простерта, как карлик, под первыми [170] ; и от нее не вдали укрываются три пирамидки: ступенчаты – все; укрываются боком Хеопсовой пирамиды.

166

Пирамида Хеопса.

167

175.

168

210 аршин.

169

Пирамида Хефрена.

170

66 метров.

Та группа есть близкая группа; а дальняя группа встает у Мемфиса; закрыта она за валами песков; между группами путь через пустыню: на осликах (три или четыре часа).

Пирамиды стоят на песчаном плато; и змеится дорога сюда, защищенная камнем перил от ветров; у начала дороги туристов ждет трам, – пробегающий в немости пустыни из пальмовых парков.

Сливаются цветом с Ливийской пустыней бока пирамид (цвет пустыни изменчив, как море); сереют мертво желтоватые камни, едва забледнясь в еле видную прозелень; белесоваты на солнце поверхности бока; рябеют ступени тенями на боке, закрытом от солнца; цвета пирамид – серо-белый и серо-желтеющий; в них рябовато въедается злой серогрифельный тон. Оголтелые камни – рябые какие-то от мертвеющих, тухнущих промутней; промутни – в желтых налетах, с едва выступающей зеленью; в полдень галдеж красноватых рефлексов бросают бока; а к склоненью чуть-чуть лиловая дымка воздушнит углы выпирающих граней.

Какой же тут цвет?

Он – такой, как пустыня, которая тускло сереет от грифельных впадин седого песка, где оттенки, въедаясь друг в друга, слагают рельефы, откуда протычились обе громадных вершины: два трупа, две мумии.

* * *

Англичанин Р. Хиченс, которого чувство Египта во многом созвучно с моим, великолепно рисует изменности красок в громадах Гизеха; передаю его слово:

«Всматриваясь в даль за песками, я увидал пирамиду из золота, то чудо, которое создал «Khufu». Как золотое чудо она меня приветствовала после долгих лет моего отсутствия. Позднее мне предстояло увидеть ее то серою, как окружающие пески, то желтосернистого цвета – при – при-дневном освещении, то черною, как памятник, облеченный в траурный бархат – при звездном освещении ночью, то белою, как гигантская, мраморная могила на утренней заре» [171] …

171

Хиченс Роберт. Чары Египта в его памятниках, с. 6.

И далее: «По мере того, как глубже изучаешь чудеса, созданные в Египте человеком, величие их все возрастает и все более подавляет наше воображение… Пирамида, как и некоторые другие памятники Египта, высеченные из камня и скал, обладают какою-то удивительною способностью держать себя вдали от всего окружающего, подобно душе человеческой, всегда готовой уйти в себя… Вы мало-помалу начинаете чувствовать все величие пирамид «Ghizeh»… Впечатление их глубокого покоя, классической простоты, значительно усиливается тогда, когда скрываются детали, когда они рисуются лишь черными формами, поднимающимися к звездам… Простота их форм внушает целый ряд… высоких порывов… Взор ваш медленно поднимается по каменистым стенам… Сколько таинственного… представляет собою контраст между основанием пирамиды и ее вершиною»… и т. д.