Agape

– Итак, я доставил главных королев вечеринки в самый её разгар, когда почти все уже выпили, но ещё не пьяны. Предлагаю пройти в дом.

Зед ухмыляется и выходит из машины, оставляя меня, Али и Логана в салоне. Мы заходим внутрь. Гостиная – по-настоящему огромная комната в два этажа, стены которой высоки, а далёкий потолок стеклянно глядит на тех, кто под ним.

– Подруга! – я слышу знакомый голос среди десятков других.

Алекс обнимает двух девушек за плечи, прижимая их к себе, но поднимает одну кисть и машет ею, чтобы привлечь внимание. Моему другу всегда были ближе не выставки, не музеи, а шумные сборища кретинов. Но я всё же следую за Зедом по битком набитой гостиной и получаю красную кружку.

– Девочки, вы м-можете идти, но недалеко! Мы ещё увидимся сегодня, – язык Алекса заплетается.

Вульгарные особы уходят прочь, и я думаю: подобное пошлое поведение принижает общественный статус женщин. Пара парней подсаживается к пьяному Алексу.

Звёздная ночь

Ночь сидит одиноко. «За прекрасным всегда скрыта какая-нибудь да трагедия». Она думает о словах Оскара Уайльда. Да, так оно и есть. Ночь всегда многое угадывала, и особенно что-то такое, что её будоражило. Сейчас всё со стороны кажется превосходным, таким обычным. Но только она одна понимает значение происходящего, только Ночи та женщина поведала тайну, рассказала о ночном бытии, которое Ночь пытался разгадать так долго и которое в итоге раскрылось так негаданно. Женщина знает конец истории, она его предвещает. Начало же было положено в той забегаловке: он выходил, а она наблюдала за его движениями.

Грейс

Постепенно от алкоголя, от запаха табака, от всеобщего хаоса голова начинает невольно кружится. Я ставлю стакан на рядом стоящий столик и, оглядываясь, встаю на ноги. Но в ту же секунду я чувствую, как Зед хватает меня за руку и тянет к себе, от чего я падаю обратно в кресло.

– Ну, и куда это ты вскочила, Грейси?

Всё же вырвавшись из лап Зеда, я что-то бурчу под нос так, что уголок его рта подпрыгивает, и, не сказав больше ни слова, бреду на улицу, подальше от его деспотичных наклонностей. Зед мог бы просто спросить меня, куда же я собираюсь, а не хватать за руку, кидать на диван и пристально на меня глядя. Это ведь любовь Зеда к чрезмерному контролю в сочетании с алкоголем, верно? Всё эта привязанность! Мои ботинки невольно выбивают ритм танцевальной музыки; «Неважно», – твердят они, потому что для нас с Зедом в самом деле остаётся ещё бездна времени. Я вдыхаю прохладный ночной воздух. Заколдованно-тёмная ночь, бесконечно безмолвная, с нескончаемо длинными тенями деревьев обволакивает город, а медовая луна прячется за облаками. Наслаждаясь природой, я неспешно прогуливаюсь до океанической воды. Ну, можно ли было сидеть в такой духоте! Такая приятная свежесть и аромат, словно зашёл посреди липкого летнего денька в цветочный магазин. Замечаю силуэт человека, сидящего на песке и глядящего в даль вод; я снимаю обувь, когда выхожу на мелкий песок, присоединяясь к молчаливой компании незнакомца.

Без единой мысли я уже собираюсь идти обратно. Посмотрев в последний раз на приходящие и уходящие волны, на тёмную даль, я разворачиваюсь в сторону дома и врезаюсь во что-то. А точнее, в кого-то. Поднимаю взгляд, и первое, что замечаю, это знакомые карие глаза. Дьявол, как предсказуемо!

– Грейс Хилл, – пытливый, добрый голос Дилана бьёт в голову также, как и резкий запах алкоголя, оглушая и сбивая с толку.

– Да, она самая, – я вспоминаю, как мы прогуливались по галерее даже после того, как Дилан выступил с речью. – Дилан Барннетт.

В его руках виднеется бутылка. Но как непостижимо у Дилана изменился голос! Как у неизвестной мне ранее птицы, которая «ноябрьским утром поёт не о том». Будто Дилан пробовал, искал и в конце концов нашёл струну для нового настроения. Он смотрит так уверенно, но своим тонким чутьём я замечаю радость, трепет и безымянные чувства, бурлящие внутри него.

– Что ты тут делаешь? – любопытствую я.

– Как видишь, пью, – Дилан еле заметно трясёт бутылью и подносит её к губам; какой односложный ответ в сравнении с прошлыми.

Лёгкая хриплость прошла; вернулось прошлое звучание его голоса. Я наблюдаю за тем, как он делает пару глотков, и думаю: с Али они различаются. Он пьёт, а Али нет. Бутылка полупуста. Видимо, давно он так уже сидит около океана один. Лишь странный блеск мечется в его глазах, лишь лунные тени холодно ложатся на лицо. Обилие общих тем лежит пропастью перед нами, и в итоге получаю лишь:

– Неужто ты такая же святоша, как и Али, что и от виски откажешься? – спросил он, отхлёбывая ещё глоток. – В этом вы уж точно с ней не похожи.

Я взглянула на бутылку, точно впервые видя ее, а потом приложилась губами к горлышку и сделала три больших глотка.

– Хороший виски, – сказала я.

– Ещё бы, – посмеялся Дилан. – Чистый, свежий, отвратительно здоровый вкус. Очень отчётливый. Чувствуешь?

– Чувствую, – поморщилась я.

– Всё. Я думаю, для такой нежной особы с сегодняшнего вечера хватит крепких напитков, – пробурчал он.

– Я не наивная принцесса, Дилан, – я сделала ещё один глоток, прежде чем отдать бутылку.

– Ну, хорошо, – усмехается он.

Ощущаю, как румянец разливается на щеках и шее; ощущаю, как алкоголь поджигает плоть изнутри. Настойка действует безотказно, и я делаю вывод, что Дилан мне приятен, несмотря на странность в его поведении.

– Нам надо обязательно встретится, – неожиданно предлагает Дилан. – Алиша много рассказывала о тебе.

Разве я прямо сейчас не являюсь свидетелем желания молодого человека стать ближе? Разве я вижу рентгеновский снимок (вот ключицы, вот фаланги пальцев) тёмного и отчётливо видимого сквозь волны плоти, увязшего в туманах условностей его острого желания вклиниться в ход жизни.

– Давай сперва просто пойдём вместе внутрь? – выдыхаю я с улыбкой в попытке избавится от разного рода мыслей. – Ты пьян, как и все в этом доме. Выделяться мы не будем. И так или иначе Али познакомит тебя ближе со всеми остальными.

Дилан запускает пальцы в волосы, поправляя их и пытаясь подчинить своей воле. Такие мягкие, непослушные.

– Пьяны в этом доме все, кроме Али, – отшучивается он в ответ; с противоположным полом мне всегда было проще находить общий язык, чем с женщинами. – Но признаюсь, что это восхитительное предложение.

Направляюсь к двери дома по мягкому, холодному песку и выныриваю из линяющей ночи, которая уже лишает объёмности листья и, словно взамен, одевает гвоздики и розы недалеко от нас в слабое сияние, очарование, какого в них не было днём. Заходим в дом и останавливаемся. Всё же что-то неизведанное было в Дилане, тянущее под языком, как дежавю. В нем присутствует такое необычное сочетание чего-то старомодного и метафизического, альтруистического.

– Пойдём-ка сразу к Али, – перекрикивает он громкую музыку. – Я презираю обывателей, – добавил он так же громко, но всем вокруг было плевать; только я услышала его мысль.

– Почему? – наивно спросила я, хотя отлично поняла его мысль, ведь сама чувствовала это всю жизнь.

Дилан откровенно объяснился, и я поняла, разделила душою каждое его слово:

– В их головах только лишь языческие ценности, – начал он. – Они забавляются на вечеринках, подобных этой, описывают в книгах быт. – Они ни к чему, по сути, не стремятся и не хотят меняться из-за гордости, которую называют культурой.

– То есть тебе по душе Ницше, источник катаклизмов двадцатого века, – издевалась я, когда недалеко от нас кто-то уронил горшок с несчастным цветком, и донёсся аморальный треск.