Агидель стремится к Волге

В марте 1587 года на городской площади в присутствии ногайских послов смертный приговор привели в исполнение. Матвей Мещеряк, единственный из ближайшего окружения Ермака, кому удалось уцелеть после всех испытаний, закончил свою бурную жизнь на виселице.

Когда вернувшийся в Москву стольник Глухов сообщил государю о гибели Ермака Тимофеева, тот, не желая упускать из рук оставшуюся без российского присутствия Сибирь, отрядил войско в триста человек под командованием дьяка Данилы Чулкова, а также воевод Василия Сукина и Ивана Мясного.

В 1588 году Чулков пригласил к себе в Тобольский острог на переговоры мурзу Карачея и Сеид-Ахмада, занявшего Кышлык после гибели Ермака и объявившего себя великим ханом. В разгар пира воевода предложил мусульманам выпить наполненные до краев чаши за могущество Белого царя. Те отказались, что было воспринято принимающей стороной как доказательство недобрых намерений. Воспользовавшись этим поводом, Чулков приказал своим людям перебить стражу визитеров, а самих их схватить. После этого пленники были сопровождены в Москву. [34]

34

Сеид-Ахмед получил в почетном плену поместье в уезде Бежицкий Верх западнее Ярославля.

Спустя восемь лет воеводе Елецкому удалось победить войско Кучума в Тунусе. Хан сумел бежать. Пытаясь подчинить его, царские власти надумали использовать состоявшего у них на службе Мухаметкула и находившегося в плену сына Кучума Абулхаира. Их заставляли писать хану письма. Кучума приглашали в Москву на жительство на правах богатого вотчинника, суля ему спокойную, сытую старость. Но тот отвергал все предложения, продолжая оказывать сопротивление русским.

В 1598 году Кучум готовился напасть на город Тара. Проведав о его замыслах, Тарские воеводы Масальский-Кольцов и Воейков решили упредить хана, навязав ему бой на берегу реки Ирмень. В той битве отряд Воейкова одержал над противником сокрушительную победу, уничтожив около трехсот воинов, пятнадцать мурз, брата и двух внуков Кучума, а также пленив пятерых царевичей, старшего из которых звали Асманак, восьмерых дочерей, жен, двух невесток и детей. Сам же хан спасся бегством вместе с тремя сыновьями и тридцатью воинами.

Между тем семью его доставили в Москву, обеспечив ей по распоряжению Бориса Годунова торжественный въезд. Возглавляли процессию герои, отличившиеся при захвате знатных пленников. Но выглядели родственники сибирского хана не как пленные, а согласно своему высокому статусу — в дорогих парадных одеяниях, выделенных им властями для такого случая. Даже сопровождавшую семью Кучума свиту в полсотни человек обрядили во все новое. Царицы и царевны были в роскошных собольих шубах, привлекая к себе восхищенные взоры народа.

— Ух ты, лепые бабенки, на загляденье! — переговаривались люди.

— Верно, хошь и басурманки!

— Да ежли б наших баб так обрядить, чай, не хуже гляделись бы!

— И впрямь не хуже…

— Сколь же жинок у Сибирского салтана? — в недоумении воскликнул кто-то, сбившись со счета.

— Вроде как восемь, сказывали.

— Шутка ли! Да как же салтан со всеми ими управлялся?..

Оказав пышный прием семье старого Кучума, власти надеялись, что сумеют склонить его к согласию приехать в Москву. Но тот, несмотря на бедственное свое положение и понимание, что в Сибири он уже фактически не хозяин, гордо отверг выгодное для него во всех отношениях предложение.

После этого хан прожил совсем недолго — всего лишь пару лет. Никто не смог бы сказать наверняка, как именно он умер — своей ли смертью или насильственной, но всем было ясно, что с его гибелью Сибирское ханство кануло в лету окончательно.

XXII

На земли бывшего Сибирского ханства пришла ранняя весна. С отступлением беспросветных буранов и стужи природа менялась прямо на глазах. Освободились от снега уральские хребты. Исеть, Уй и Миасс, подпаиваемые озорными горными речушками, взыграли, руша, сбивая все на своем пути и увлекая с собой.

Точно так же сходили с ума от неудержимой радости зауральские башкиры, избавившись от гнета Кучумова царства, от беспрестанных набегов и грабежей. Это была первая весна, когда они, наконец, вдыхали чистый, живительный воздух полной грудью. И теперь им казалось, что темные времена миновали навечно, что отныне они смогут жить вольной жизнью, без страха откочевывать на яйляу, мирно пасти свои стада.

Весна царила и хозяйничала повсюду. Уже проклевывались на проталинах мать-и-мачеха и первоцвет, суетились и щебетали вернувшиеся из теплых краев перелетные птицы в ожидании, когда просохнет земля. Заботясь о продолжении рода, они вили гнезда и словно советовались друг с другом, как им воспитывать будущих птенцов…

Наблюдая и восхищаясь происходящим вокруг, Тюлькесура ехал трусцой, а за ним — небольшой отряд всадников.

— Вот ведь какая благодатная пора! Какое счастье — жить и знать, что ты снова хозяин этой земле, завещанной дедами и отцами?!

— Быть вольным — это уже само по себе счастье, — отозвался один из джигитов, восседавший на рыжем коне с белой звездочкой на лбу.

— Да, Хабибназар-кустым, — бросил через плечо Тюлькесура. — Только вот не все понимают, что такое настоящая свобода. Наш башкирский народ, чьи владения простираются от Тобола до Каспия, до Идели и Сулмана, так похож теперь на просыпающуюся от спячки весеннюю природу.

— Разве можно так говорить о людях, агай?

— Можно, Хабибназар-кустым, еще как можно! — усмехнулся Тюлькесура и, придержав коня, поравнялся с Хабибназаром. — Я многое узнал от своего олатая. Он рассказывал, будто предки наши жили богато и достойно, были не только сильными и бесстрашными, но и образованными. Всего у них было вдоволь, ни в чем не нуждались. А вот после черного нашествия все переменилось в одночасье. Ханов наших казнили, никого не пощадили. Ученых людей истребили. Было у башкортов больше семи десятков городов — ни одного не осталось, все спалили дотла. Ханства — как не бывало. Больше трех веков терзали с тех пор иноземцы землю нашу, грабили, унижали и уничтожали наш народ, довели его почти до вымирания. Жизнь — не жизнь, сон — не сон! И до того привыкли мы быть рабами, что даже сейчас, когда нет больше ни Казанского, ни Ногайского, ни Астраханского, ни Сибирского ханств, все так же безвольны. Все на кого-то надеемся.

— А что же нам делать?

— Что делать, спрашиваешь… Мы должны объединить все наши земли. Иван Грозный дал нам большие права. Они прописаны в Жалованной грамоте…

— Неужто это такая важная бумага?

— А как же, кустым! Другой у нас нет. Да и не надо. Ни Федор-батша, ни Годунов не посмели нарушить слово Ивана Грозного. Вот уже полвека, как хозяйничаем мы на своих землях, отвоеванных у наших угнетателей. И хвала Аллаху — сумели сохранить обычаи и язык.

— Верно! — воскликнул Хабибназар с таким жаром, что конь его чуть не шарахнулся было в сторону. — А ведь могли и забыть. Ни слова нельзя было вымолвить по-своему. Стоило рот раскрыть, как мурзы ногайские начинали насмехаться. А язык казанских татар вроде бы на наш похож. Сразу и не сообразишь, то ли по-татарски, то ли по-башкирски лопочут.

— Еще бы, ведь не один век бок о бок живем! А те, что к нам перебежали, когда татар насильно крестили, и вовсе как мы разговаривают.

— Да, щедрый и незлобивый у нас народ, ничего не скажешь, — вздохнув, с горькой усмешкой промолвил Хабибназар.

— Ты это к чему, кустым? — удивился Тюлькесура.

— Кто бы к нам ни явился, наши люди всех подряд привечают. И землю выделят, и избу построить помогут, скотиной поделятся. Хорошо, ежели не забудут, а то ведь мало кто добро помнит!