Агония и смерть Адольфа Гитлера

После трех лет работы Мусмано, собравший более 20 томов документов и свидетельских показаний, закончил расследование. Он вернулся домой в Питтсбург (США) и там написал первый полный и достоверный доклад о событиях, разыгравшихся в бомбоубежище имперской канцелярии в те роковые дни перед окончанием Второй мировой войны. На вопрос, жив ли Гитлер, он дал основанный на фактах ответ.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ФЮРЕРА В БОМБОУБЕЖИЩЕ

ИМПЕРСКОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

20 апреля 1945 года. Вторая мировая война в Европе приближалась к кульминационной точке. Кольцо союзнических армий вокруг Берлина сжималось. Германия потерпела поражение. Но Гитлер не хотел видеть этого.

Под землей в бомбоубежище имперской канцелярии он праздновал свое 56-летие «Поздравления» от английских и американских бомбардировщиков гремели как раскаты грома, им аккомпанировали русские орудия.

Обо всем происходившем тогда в этом убежище мне рассказали уцелевшие представители гитлеровского штаба и участники празднества.

На этом «подземном» юбилейном торжестве Геринг, Гиммлер, Дениц, Йодль, Кейтель и другие сановники нацистской иерархии увидели перед собой человека, не имевшего ничего общего с тем, чьи трескучие выступления вызывали когда-то бурный восторг у немцев, с тем «фюрером», какого показывали в пышных кадрах еженедельной кинохроники. Исчез тот прежний рычавший и яростно жестикулировавший «сверхчеловек», осталась лишь жалкая карикатура. Мертвеннобледный, сгорбленный, с трясущейся головой, с трясущимися руками, он едва ходил. Ноги отказывались ему служить; чтобы продержаться стоя несколько минут, ему приходилось опираться на мебель.

Его генералы понимали, что война проиграна, но выговорить это — значило не только вынести смертный приговор самому себе, но и обречь на арест и дальнейшие непредвиденные последствия всю семью. Уставшие от войны солдаты тоже знали, что жертвы их уже не имели смысла, но тем не менее тех дезертиров, которых удавалось поймать, немедленно вешали. Фонарные столбы и сучья деревьев служили виселицами, свидетельствовавшими об участи этих реалистов.

Армии союзников надвигались со всех сторон. Американцы уже форсировали Эльбу, русские — Одер, французы — Дунай. Англичане наступали с севера. В Италии англо-американские войска уже перешли По. Маршал Жуков захватил Берлин в клещи с восточной стороны и готовился сомкнуть их с западной.

Дрожащими пальцами Гитлер провел по карте и пробормотал: «Здесь, в Берлине, русским будет нанесено самое кровопролитное поражение». Слушая поздравления, он торопливо отдавал приказы.

Обергруппенфюрер СС Штеймер, стоявший в 30 километрах от Берлина по другую сторону северного выступа русских клещей, должен был атаковать врага на рассвете 22 апреля, чтобы отсечь этот выступ и предотвратить грозившее окружение. Все должны были оказывать ему в этом поддержку: летный и наземный персонал авиации, дивизия Германа Геринга, каждая имевшаяся налицо часть, каждый солдат, каждое пригодное оружие, каждый еще двигавшийся танк.

22 апреля Гитлер просидел все утро, согнувшись над письменным столом. Генералы, адъютанты, офицеры связи толклись в бомбоубежище, кричали в телефонные трубки, в отчаянии крутили регуляторы радиоприемников, стараясь поймать какое-нибудь сообщение.

Правду уже нельзя было скрывать. Сквозь пелену злобы и отчаяния Гитлер начинал понимать, что тотальное поражение, в которое он никогда не хотел верить, стало фактом. Это сломило его. Еле слышно он прошептал, что все кончено, война проиграна и ему не остается ничего другого, как только застрелиться. Он послал за своим личным адъютантом, обергруппенфюрером СС Юлиусом Шаубом. Шауб собрал находившиеся в убежище документы Гитлера и сжег их. Затем он вылетел в Мюнхен и Берхтес-гаден и сделал там то же самое.

Гитлер заявил, что останется и умрет в Берлине. Кто хочет, пусть едет в Берхтесгаден, где предполагалось расположить штаб для защиты последнего рубежа, то есть «Альпийской крепости».

Две секретарши, Иоаганна Вольф и Криста Шредер, и два стенографа, Людвиг Кригер и Гергард Хергезель, уехали в Берхтесгаден. Все четверо говорили мне, что оставляли бомбоубежище в уверенности, что никогда больше не увидят Гитлера. Две остальные секретарши Гитлера — фрау Герда Кристиан и фрау Траудль Юнге — остались.

Воздух, подававшийся в бомбоубежище, был пропитан дымом и запахом пороха. Участникам заседаний, проходивших в комнате для географических карт, часто делалось дурно, и личному врачу Гитлера доктору Штум-пфэггеру приходилось оказывать им помощь. Второй его врач, Морелль, уехал в Берхтесгаден с группой человек в 80.

Хотя тогда Гитлер был согласен с отъездом этой части его свиты, но на некоторых он рассердился, так как считал, что они должны были оставаться с ним в эти последние дни. Особенно озлобило его то, что Герман Геринг, его заместитель, обнаружил столь неприличную поспешность в стремлении спасти собственную шкуру и отрясти пыль разрушенного Берлина со своего украшенного орденами мундира.

22 апреля Гитлер сказал генерал-полковнику Йодлю и генерал-фельдмаршалу Кейтелю о своем намерении покончить самоубийством. Оба уговаривали его оставить эти мысли и спрашивали, что надо делать, если представится возможность заключить мир с западными державами. Гитлер отвечал на это, что Геринг — лучший посредник, чем он.

Геринг узнал об этом от генерала Карла Коллера, начальника штаба военно-воздушных сил. 23 апреля Гитлер получил от Геринга телеграмму, в которой тот заявлял, что в случае, если до 22 часов он не получит на эту телеграмму ответ, он будет вынужден считать, что Гитлер потерял власть, и тогда, в силу закона от 1941 года о преемнике, тотчас же возьмет правление в свои руки.

Геринг намеревался вылететь к Эйзенхауэру и начать переговоры о капитуляции. Его телеграмма произвела в убежище впечатление разорвавшейся бомбы. Геринг был лишен воинского звания, и должен был быть тотчас же арестован и казнен. Гитлер назвал поступок Геринга подлой изменой.

Когда я беседовал с Герингом в Нюрнберге, я спросил его, почему он, считавшийся политически проницательным человеком, послал Гитлеру такую вызывающую телеграмму. Геринг ответил, что 20 апреля он видел Гитлера в последний раз в очень плохом физическом состоянии, так • что не было ничего нелогичного в мысли о возможности паралича, который мог бы повлечь за собой полную недееспособность или по крайней мере безразличие к вопросу о преемнике.

Состояние полного упадка объяснялось у Гитлера не столько его порывистым характером, чрезвычайным нервным напряжением и требованиями, которые все больше и больше предъявляла война, сколько теми вредными лекарствами, которые ему давали. Против переутомления, депрессии и нервных припадков доктор Морелль, имея в виду и улучшение циркуляции крови, прописывал ему 28 различных лекарств, в том числе стрихнин. Чтобы Гитлер хорошо себя чувствовал, он делал ему ежедневно один или два укола, даже тогда, когда тот не был болен.