Агонизирующая столица. Как Петербург противостоял семи страшнейшим эпидемиям холеры

В редакцию «СПб ведомостей» прислано было безымянное письмо такого содержания: «В нынешнее горестное для всех время одно весьма небогатое семейство потеряло отца и покровителя, у которого было двое детей: сын и дочь. Сия последняя имеет девятерых детей, для которых последний был истинный дед и благодетель. Хотя имеют они отца, но он им, при всех своих усилиях, безбедного содержания дать не может. Сие большое семейство посылает 75 рублей для раздачи таким несчастным, которые также потеряли своих родителей».

В общем итоге за весь период эпидемии заболели 9245, умерли 4757. Число – уменьшенное, по крайней мере, на целую треть. Достаточно вспомнить, что в конце июня на одном из шести или семи пригородных холерных кладбищ хоронили в один день по двести человек и более. Могла ли цифра умерших по всему городу достигать maximum – 277?

Иван Романович фон дер Ховен

Гвардейский офицер, дослужился до звания генерал-майора. Его воспоминания «Холера в С.-Петербурге в 1831 году» были опубликованы в журнале «Русская старина» в 1885 году.

В 1831 году, находясь на службе в гвардии, я был свидетелем всего смутного холерного времени, и, по сохранившимся у меня того времени запискам, а также по официальным документам, находящимся в публичной библиотеке, я могу представить читающей публике небольшой, но правдивый рассказ обо всем, что вокруг меня тогда делалось, и какие меры правительством были принимаемы для отвращения сей ужасной болезни [И. Х.].

I

Первое извещение о появлении холеры в столице в 1831 году мы находим в объявлении генерал-губернатора жителям, от 19-го июня 1831 г.

В газетах того времени было сказано: «По известиям, полученным из Риги и некоторых приволжских городов о появлении в них холеры, приняты были все меры к ограждению здешней столицы от внесения сей болезни; по всем дорогам, ведущим из мест зараженных и сомнительных, учреждены были карантинные заставы; все письма, вещи и посылки, оттуда получаемые, подвергались рачительной окурке. Словом, сделано все к предотвращению сего бедствия, но, не смотря на все сии предостережения, холера, по некоторым признакам, проникла в Петербург…» и проч.

Были ли действительно полезны таковые меры правительства, и приносили ли они хоть малейшую пользу народонаселению – можно видеть из следующего. В 1830 году, зимой, когда в Москве появилась холера, то Царское Село, в котором имела пребывание царская фамилия было оцеплено. Карантинная застава была устроена на московском шоссе, на станции Ижора. Батальон гвардейского полка, в котором я служил, был назначен в Ижору, для оцепления Царского Села и для исполнения карантинной службы.

Тысячные обозы, идущие с юга России, и множество окрестных крестьян, идущих с провизией, сеном и овсом в столицу, все были у заставы останавливаемы и окуриваемы.

Вся улица по шоссе была загружена обозами. Начальства и распоряжения никакого. Можно себе представить, какой хаос царствовал на месте! Все делалось как-нибудь. Как вся эта процедура окуривания происходила и был ли устроен лазарет или что-нибудь подобное, – я сказать не могу, потому что только и знал дежурство, караул у заставы и цепь, расположенную по берегу речки Ижоры, для наблюдения, чтобы люди, не бывшие в карантине, не пробирались по льду в Царское Село.

Раз, когда я стоял в карауле у заставы, проходил ночью в Петербург ремонт казенных лошадей, и, протиснувшись сквозь стоявшие по шоссе обозы, стал скучиваться у заставы. Ведущий ремонт унтер-офицер входит ко мне в устроенную в избе караульню, показывает вид и убедительно просит их не задерживать, так как они должны на другой день прибыть в Петербург, и что люди и лошади только по то число рассчитаны продовольствием. Видя из маршрута, что ремонт должен Царское Село миновать, а иметь отдых в подгорном Пулкове, и, принимая во внимание его законные требования, я ремонт пропустил, наказав унтер-офицеру Царское Село обойти, а пробираться в Пулково по окрестным проселкам.

Исполнил ли он мое приказание или нет, не ведаю, но знаю, что на другой день, за таковое мое распоряжение, меня по карантинному уставу, чуть-чуть не отдали под суд, от которого я только избавился благодаря тому, что само правительство, убедясь в неосновательности таких стеснительных мер, вскоре все это отменило. Жалобам, дракам и происшествиям не было конца; я уверен, что продлись еще некоторое время таковое бедственное положение крестьян, не обошлось бы без возмущения, и оно могло бы кончиться весьма плачевно.

Дня через два после описанного получено было приказание: «Карантин уничтожить, заставу снять и батальону возвратиться в место своего расположения».

Таковыми и многими другими тягостными и ни к чему не ведущими мерами сама администрация сеяла зародыш будущих смут и неудовольствий народных, и явно вселяла недоверие к своим распоряжениям, которым в 1831 году уже никто не верил.

II

По обнародовании генерал-губернатором известия о появлении холеры в столице, немедленно было приступлено к устройству больниц.

В грязном, тесном и смрадном переулке на Сенной площади была устроена центральная холерная больница, в которую полиция всех заболевающих холерой в домах свозила насильно, против их воли и желания, что и послужило поводом к серьезному волнению народа на Сенной площади, которое кончилось тем, что больницу разбили, больных вынесли на кроватях на площадь, доктора, фельдшера и аптекаря убили и прислугу разогнали.

Вследствие такового происшествия на другой день было прибито на углах улиц следующее объявление генерал-губернатора, от 25-го июня 1831 года, в коем, между прочим сказано: «Занемогаемые холерою могут, по желанию своему, оставаться для лечения дома, на своих квартирах, полиция же отнюдь не будет вмешиваться ни в отправление больных, ни в принятие их в больницы, а будет только получать сведения от домовладельцев о заболевших в домах» [14] и проч.

14

Я нарочно привел объявление генерал-губернатора, отменяющее столь насильственную и невероятную в настоящее время меру правительства, чтобы читатель не счел вышеизложенное за мою выдумку.

На другой день после смут на Сенной площади император Николай Павлович приезжал из Петергофа в столицу; после его отъезда город был объявлен на военном положении и разделен на участки, за спокойствие которых отвечали те полки, которым они были вверены. Патрули, пешие и конные разъезды день и ночь наблюдали за порядком в их участках; объявлено было жителям, что если после 11 часов пополудни и до 5-ти часов пополуночи патрули или разъезды откроют даже 5 человек вместе собравшихся, то таковых будут забирать под стражу, как нарушителей общего спокойствия.

Служба была трудная; гвардейские полки были тогда в польском походе, оставались только одни вторые батальоны [15] сих полков, стало-быть достаточные только для занятия караулов, а не для того, чтобы исполнять еще службу военного положения, которое было тягостно, но не долго продолжалось.

<…>

Так я, сменившись 25-го июня 1831 г. с караула с Сенной площади, на другой день, 26-го, был назначен со взводом для охранения огромного склада вина, находившегося на конторском дворе, от Вознесенского моста до Садовой, где ныне Александровский рынок.

15

Эти батальоны стояли лагерем: первой дивизии – на Семеновском плацу, а второй – на своих полковых плацах перед казармами [И. Х.].