Ах, эта черная луна!

Они залезли в темную длинную конуру на колесах. По углам воняло мочой. В щели между досками набился снег. В теплушке было холодно и темно.

— А где сиденья? — спросила Любовь.

Чок покрутил пальцем у виска и выскочил наружу.

Потом они долго шли кружными путями. Город жил нормальной жизнью, ничего особого нигде не происходило. Придя домой, Любовь рассказала Юцеру про теплушки.

— Почему ты решила, что это те самые вагоны? — спросил Юцер.

— Колеса вмерзли в снег.

— Мало ли… На запасных путях всегда стоят ненужные товарные вагоны. Выброси это из головы. Что было в школе? — поинтересовался он вдруг.

Любовь неопределенно махнула рукой.

— Надо шить ребенку новое пальто, — ни с того ни с сего заявила Мали.

Юцер согласно кивнул. Он очень любил, когда Любови что-нибудь шили.

— Придется опять идти к Штейману.

— Прошлого кошмара нам недостаточно? — насмешливо спросила Мали.

— Прекрасное пальто сшил. Просто Любушка из него выросла.

— К тому же застегивается по-мужски.

— Это потому, что Штейман — мужской портной, — сытым голосом ответил Юцер. — У него петли хорошо ложатся только на левый борт.

Мали дробно засмеялась. Любовь насупилась. Разговоры о новом пальто шли давно. Сначала Мали говорила о нем в сослагательном наклонении: «Надо бы пошить ребенку пальто…». «В деревне городское пальто будет выглядеть подозрительно», — не соглашался Юцер. «А кто ей сошьет пальто без нас?». «Эмилия что-нибудь придумает». Новое пальто означало избавление от старых страхов.

Мужеский портной Штейман шил пальто членам правительства и костюмы членам ЦК. Но Юцер оставался его любимым клиентом, потому что понимал в крое и умел носить вещи. Кроме того, Штейман не мог забыть, как щеголь Юцер заказал ему перед войной пальто, хотя Штейман был еще тогда никто, просто никто. «Юцер, — жалобно пожаловался Штейман совсем недавно, встретив постоянного клиента в городе, — они же не могут остаться без портного! Кто будет шить им костюмы для съездов?». «Боюсь, что даже для вас они не сделают исключения», — пробормотал тогда Юцер.

А теперь Штейман пошил Любови новое пальто, и она пошла в этом пальто с Юцером на первомайский парад. Мали следила с балкона за тем, как Юцер и Любовь идут по улице. Любовь задрала головку и помахала Мали красным флажком.

— Ведьма, — крикнула Мали, вернувшись в комнату, — что жгут от злости?

— Возьми тимьяну, — ответила из кухни Эмилия, — и добавь в огонь мандаринной цедры.

А Любовь, между тем, шла с Юцером по улице. Воздух был возбужденный, из громкоговорителей лилась музыка. Все было красное сквозь тень от бегущих флагов: воздух, деревья, небо и люди. Многие размахивали маленькими красными флажками. Любовь тоже стала махать флажком. Раздраженный Юцер поначалу забрал его, а потом вернул, не сказав ни слова.

Люди вытекали из всех улиц, кричали и пели. Юцер говорил с ними не своим голосом и много улыбался. Ему жали руку незнакомые люди, которые тоже дергались, дымились и улыбались. Играли на аккордеонах. Пили спиртное и кофе из термосов. Одни улицы были закрыты, другие открыты, но никто не знал, какие открыты, какие закрыты, и все все время спорили. Шли туда и сюда, и назад, и вперед, и в сторону. Юцер нервно смотрел на часы, потому что надо было вовремя прийти на площадь Кутузова, а приходилось петлять.

Наконец они подошли к площади. Подходы были совсем свободны, но около сада Дома Офицеров началась давка. Все бежали и кричали: «Пошли!». Мужчина в кожаной куртке нес два портрета на палках. Он крикнул Юцеру: «Возьмите же портрет!». Юцер покорно протянул руку. «Пошли, пошли!» — кричали с разных сторон. Все стали выстраиваться в шеренги. У многих в руках были букеты цветов из крашеной туалетной бумаги. Любовь протянула руку, и незнакомая тетенька дала ей один такой цветок. Любовь тут же оцарапалась о проволоку, которой был закручен хвостик цветка. Юцер обвязал ей палец носовым платком. «Свежая революционная кровь!», — сказал высокий дяденька вкусах. Юцер поглядел на него затравленно, потом улыбнулся.

Они все шли и шли. От красного цвета у Любови закружилась голова и началась тошнота. В это время они оказались недалеко от дома, и кто-то предложил Юцеру отвести Любовь домой. Дядька с усами сказал: «Жалко, товарищи! Еще минут двадцать, и мы пойдем мимо трибун». Они пошли дальше. Но тут Любовь описалась. «Форс мажор!», — тихо сказал Юцер и, вручив портрет полной даме, объяснил ей ситуацию. «Ничего не поделаешь, — улыбнулась дама, — с детьми вечно что-нибудь случается».

Они выскользнули из шеренги, слились с толпой, стоявшей вдоль проспекта, свернули в боковую улицу и побежали к дому.

— Папа, — спросила Любовь уже в парадном, — а парады теперь отменят?

— Не думаю. Тебе все это очень не понравилось?

— Наоборот, — звонко ответила Любовь, — очень даже понравилось. Я хочу повесить флаг в моей комнате.

— Поговори об этом с мамой, — мрачно ответил Юцер. — Успех этой затеи я тебе гарантировать не могу.

Мали не стала обсуждать проблему красного уголка в своей квартире. Она пыталась выяснить, почему это Любовь не нашла туалета по дороге.

— Они все время бежали, — оправдывалась Любовь. — Бежали и стояли. И вокруг не было ни туалетов, ни кустов, одни только портреты и флаги. И так много людей! И все пели!

Она говорила возбужденно. В ее глазах пылал восторг, неслись тачанки и стрекотали пулеметы.

— Вперед! — вдруг крикнула Любовь и понеслась с вытянутой рукой, в которой подрагивала сабля и развевался красный флаг, к большому зеркалу на противоположной стене. — К победе коммунизма! — заорала Любовь, вслед за тем раздались сокрушительный грохот, звон, крик и плач.

Любовь налетела на зеркало со всей силой революционного пыла, и зеркало пало.

— Так это всегда кончается, — прошептала Мали тусклым голосом.

Ругать Любовь не имело смысла. Восклицательный знак, трудолюбиво вдолбленный Серафимой Павловной, сделал свое дело. Мали прошептала «аф капорес», определив тем самым зеркало в искупительную жертву, и отправилась за щеткой и совком. Этим пришлось заняться ей, поскольку Эмилия была занята перевязкой оцарапанных пальцев Любови.

«Волк на козлика напал, волк с горы в реку упал, козлик не боялся, рожками бодался», — напевала она, раскачиваясь из стороны в сторону, крепко прижав к плоской груди рыдающего ребенка. Любовь всхлипывала, вздрагивала и постепенно успокаивалась.