Ах, эта черная луна!

— Ну и пусть. Ее слово против твоего! Если ты будешь стоять на своем, ничего не будет. Скажи, что подрался с хулиганом.

— Так оно и было.

— Ну, ладно. Выпутай меня из этой истории, я тебя прошу.

— Попробую, — неохотно обещал Чок, — но чтобы это в последний раз.

— В последний-распоследний, — поклялась Любовь. И, наклонившись к Чоку, зашептала. — Знаешь, Шурку в этой колонии били. Это по правилам? Если меня кто-нибудь когда-нибудь попробует ударить, я его убью.

— Не болтай глупости, — оглядываясь на пассажиров и пытаясь разгадать в них знакомых, шепотом ответил Чок. — Пока ты будешь кого-нибудь убивать, от тебя самой мокрое место останется. Есть один-единственный способ выжить в этом мире — знать, кто тебе друг, кто враг, и не прибиваться к дурной компании.

— Все враги всем, — сказала вдруг Любовь громко. — И все понимают только силу. Они должны знать, — перешла она на шепот, — что в случае чего ты не останешься в долгу. Они должны тебя бояться!

— Ты говоришь о сегодняшней драке? — спросил Чок подозрительно.

— Да нет. Ты бы с ним не справился. Я говорю о себе.

— Какая же у тебя сила? Какую силу ты можешь противопоставить такому Шурику?

Любовь не ответила. Она закусила губу и о чем-то задумалась.

22. Незаконченная симфония

Скандал разыгрывался по нотам. За дирижерским пультом стояла София.

— Скрипки! — сказала она и постучала палочкой по пульту.

Скрипки скрипнули и затихли.

— Скрипки! — крикнула София и сверкнула глазами. Скрипки заиграли.

Она была на пляже. В вызывающем костюме. Ее бедная мать… Все становится понятно. Все наконец понятно. Жизнь покойницы была адом. Хулиган. Если бы только хулиган! Уголовник. Уголовник? Уголовник! Где она с ним познакомилась? Давно. У нее в детстве нашли кастет. Тот же самый уголовник? Да, да, да. С самого детства, вы хотите сказать? Я ничего не хочу сказать, я уже все сказала. Говорят, он чуть не убил Чока. Чуть? Или убил?! Можно сказать, что убил. Чока спасла простая случайность, там был ми-ли-ци-о-нэр. Нет! Не может быть! А я говорю, да. Его посадили? Этого хулигана посадили? Ему удалось бежать. Она ему помогла. Она?! Она спрятала его под полотенцем. Хорошо, что не под юбкой. Я же вам сказала, что она была в неприличном костюме! Какая юбка может быть у такого костюма? Глупости! Никогда не поверю, она же совсем ребенок. Сегодняшние дети… Это не сегодняшние дети, это сегодняшняя школа. Где были учителя? Учителя? Причем тут учителя?

— Валторны! — скомандовала София.

В ее распоряжении была одна валторна, но она была чистосердечна и мелодична.

— Это мой брат, мой единственный брат! — взволнованно пела валторна. — Он чуть не погиб. Юцер, он чуть не погиб, ты слышишь! Любовь… она еще ребенок… жестокий ребенок… а он любит ее до потери сознания… это плохо кончится. Ты должен повлиять, о-о-о… — валторна зарыдала, и Юцер протянул ей носовой платок. — Юцер, мы хотим, чтобы ты запретил Любови встречаться с Чоком, о-о-а-ах… Это тяжело, я знаю, но… но… но… на наших глазах разыгрываются одна драма за другой. Она так красива, кто может устоять… Он не понимает, он готов ради нее на все… Эти хулиганы вокруг… а она все равно уйдет к другому… Ей нужен мужчина, мужчина, который сумеет держать ее в руках… А Чок еще совсем мальчик… Скажи ей, Юцер, ты должен, ты обязан, я тебя прошу, пожалей меня, пожалей нас… о-о-о… а-а-а… ах!

Адина рыдала, она вот-вот должна была родить, и она могла родить раньше срока. Юцер испуганно гладил ее по голове и не находил слов.

— Контрабас, — кивнула София.

Гец топнул ногой и вышел из комнаты. София его догнала и запела виолончелью.

— Ты должен понять, — начала она легато и дольче, — ты должен понять, Гец, что любовь — это музыка созревших для нее сердец. Детская любовь легка и опасна. Она как крепкое вино для тех, кто пьет его впервые: ударяет в голову и ноги, а потом остается только головной болью.

— Это не тебе решать, — упрямо сказал Гец. — И я не позволю тебе превращать меня и Юцера в Монтекки и Капулетти. Юная любовь приходит и уходит, но она вольна делать это самостоятельно. Когда уйдет, тогда уйдет.

— Разве мы можем ждать?! — крикнула София форте и даже пассионато. — Разве ты не видишь, как эта маленькая паршивка берет Чока за горло? Он готов ради нее на все. Он способен даже врать. Мне! Мне, которой он обязан всем!

— Паршивка, говоришь, — сказал Гец, словно цыкнул слюной сквозь зубы. — Паршивка! Речь идет о ребенке, только что потерявшем мать. Ты должна была приголубить ее и приласкать. В тебе нет даже простой бабской жалости, которую любой бродяга рассчитывает найти в сердобольной женской душе. А вы с Мали были подруги. Самые близкие подруги.

— А! Ты говоришь о ней так, словно это не они с Юцером украли у меня бриллиант! — взвизгнула София. В этой фразе не было музыки. Даже София почувствовала неуместность изданных ею звуков.

— Украли бриллиант? — деланно рассмеялся Гец. — Твой бриллиант?

— Я его носила на груди всю войну. Я заслужила свою долю. Они могли хотя бы предложить поделиться со мной. Но они не предложили!

— Насколько я знаю, там не было бриллианта. Ты проходила всю войну с мылом на шее, и это действительно ужасно. Насколько я знаю, никаких бриллиантов вообще не было. Сними с души эту тяжесть. Еще до начала войны Юцер сказал мне, что Натали сильно поиздержалась, и ей пришлось продать фамильные драгоценности. Юцер искал способа заработать деньги на свой гарем, и я лично взял некоторую сумму у отца, чтобы ему помочь.

— Пожалуйста! Они еще были должны нам денег!

— Не нам, а моему отцу. И, поверь мне, будь отец жив, Юцер отдал бы ему долг. Он и так его отдал. Когда ты выгнала из дома дочь кредитора, Юцер взял ее к себе. Я думаю, в долгу мы.

— Я никого не выгоняла! — задребезжала София. — Она сама ушла.

— О, да! Сама! Ты можешь врать кому угодно, но не ври хотя бы самой себе. И прекрати этот концерт. Я не позволю тебе обижать Любовь. И издеваться над Чоком тоже больше не позволю. Кстати, почему ты не стала искать его отца? Он вполне мог остаться в живых.

— Нет никакого отца, — затряслась София в приступе удушья. — Я… а… о… нет… я…

— Ты отстанешь от детей и займешься полезным делом, — приказал Гец. — Найдешь Юцеру хорошую домработницу и сделаешь это в течение ближайшего месяца. Иначе я буду вынужден предложить Меировичу обменяться квартирами с Юцером, чтобы за ним с Любовью был должный присмотр. Столоваться они будут у нас.

— Нет, — тихим и совершенно спокойным голосом ответила София. — Я займусь поисками домработницы уже сегодня.

— Гец совершенно сошел с ума, — сказала она тем же вечером Адине. — Он мне угрожал! Но ничего. Завтра я встречусь с директрисой школы, в которой учится Любовь. По-моему, ее поведение аморально.

— Не надо, — взмолилась Адина. — Не надо портить девочке жизнь. Я поговорю с ней. Она поймет. Не надо выносить сор…

— Этот сор, — решительно ответила София, — надо просто сжечь. Школа шла на поводу у ее родителей, которые все ей позволяли. Пусть же школа исправит свои ошибки.

Произведение грозило превратиться из камерного в симфоническое.

Адина долго боролась с собой, но все же рассказала об этих планах Гецу. Пока не закончились каникулы, Софию еще можно было остановить.

Гец думал тяжело и долго.

— Возьми девочку, и поезжайте куда-нибудь отдохнуть, — сказал он Юцеру. — Софию я успокою. А ты добейся от Любови прекращения связи с этим уголовником. Поезжай! Мы заказали комнату в Паланге, но я лучше увезу Софию на юг. Пусть развеется. Чока мы возьмем с собой. А вы отправляйтесь вместо нас в Палангу. Когда опять соберемся вместе, все будет позади.