Ах, эта черная луна!
Шрифт:
Пришел черед Мали поднять бровь.
— Если он знал, то забыл, а если не забыл, то… В общем, сейчас это уже неважно. Мы носили это мыло на груди всю войну. Иногда осторожно им мылись. Мыла не было. Хорошего мыла, я имею в виду.
Натали понимающе кивнула.
— Ну, а когда Юцер захотел попытаться доехать до Лены, мы решили отправить бриллиант тебе, вернее, выменять его на деньги и купить еды и что там нужно. Мы пошли на пустырь и стали его выколупывать из мыла. Юцер вел себя странно на этом пустыре. Потом там произошло нечто кошмарное, дети подорвались на мине, брошенной в костер. Юцеру удалось спасти Чока. А бриллианта в мыле не оказалась. И София решила, что Юцер
— Странная история, — нахмурилась Натали. — Если бы бриллиант в мыле был, вы бы все равно отправили его мне. Из-за чего же вы поссорились?
— Доверие — самая дорогая вещь. На нем держится дружба.
— Не хочется верить, что эту ерунду говоришь ты! — вспылила Натали. — Дружба держится на обоюдном желании не видеть ничего, кроме того, что хочешь видеть.
— Вроде несуществующих бриллиантов и придуманного великолепия? — не удержалась Мали.
— Бриллианты у меня были, — усмехнулась Натали, — и то, что ты называешь великолепием, не было выдумкой. У меня была возможность жить в гранд стиле, и я пользовалась этой возможностью.
— Зачем же ты врала мне, что бриллианты спрятаны в мыле?
— А зачем тебе нужно знать, где именно они спрятаны? Это была красивая выдумка.
— Проверка моей порядочности? Я ведь могла войти в твою ванную, когда хотела.
— О, да! Я часто вспоминала твою спину в лиловых хлопьях душистого пара. Но особенно хороши были волосы — черные, густые, почти конского свойства, вода стекала по ним и никак не могла проникнуть вглубь. Бывало, запустишь руку внутрь, а они у корней сухие. Как заросли незабудок у болота. Мне всегда хотелось украсить твои волосы незабудками. Длинные черные пряди, перемеженные таким же шершавым, жестким листом с пятнами голубизны, дикой, чувственной, неоправданно яркой…
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — растерянно сказала Мали и облизнула пересохшие губы. — Мы рассуждали о бриллиантах. Ты говоришь, что они были, и что Юцер знал, где они лежат. Почему же он их оттуда не забрал?
— Те, которые лежали в банковском сейфе, пропали. А те, что были спрятаны в доме, он перепрятал, нашел их после войны, сохранил и в первый же день моего приезда мне отдал.
Мали задохнулась. Прошло целых пять минут, прежде чем она смогла говорить.
— Но что тогда берегла Ведьма? — спросила Мали самым спокойным тоном, какой смогла изобразить. — Она мне показывала целую горсть сверкающих камушков, завернутых в старую шаль.
— Бедная Ведьма! Мне должно было прийти в голову, что она может попасться. Но я об этом не думала. Возможно, тем ее и спасла. Знаешь, мыслями можно навести на человека беду. Ведьма берегла стекляшки. Как каждый разумный человек, имеющий в своем распоряжении драгоценности, я заказывала копии из поддельных камней. Вернее, заказывала украшения и вставляла в них поддельные камни. Когда настоящие камни наличествуют, это не позорно. И позволяет избегать ненужных драм. Ювелирные украшения я, как ты знаешь, надевала редко. Они лежали в домашнем сейфе. Их-то Ведьма и хранила. Одну стекляшку она все же продала во время войны, чтобы помочь людям в гетто. К счастью, нравы в то время упали так низко, что покупателю не пришло в голову проверять подлинность камня. Он был оправлен в хорошее золото, и таким образом избежал подозрений. Человек этот сейчас в Канаде, я проверяла. И даже рада, что ему пришлось пережить несколько неприятных минут. Ведьме ничего не грозит. А на камушки я уже купила себе домик в Юрмале. Буду жить в лесу, сдавать комнаты дачникам, собирать ландыши
в собственном саду и наслаждаться жизнью.— Я думала, ты поживешь у нас, — разочарованно сказала Мали.
Она покраснела, потому что на самом деле разочарования не испытывала. Натали жила у них третий месяц и с каждым днем из дома уходил кислород. Дышать было тяжело, а порой дышать приходилось просто через силу. И, как не странно, причиной этой тяжести был Юцер. Порой казалось, что он просто не выносит Натали, что ему трудно на нее смотреть и даже находиться с ней в одном пространстве, ограниченном стенами квартиры, дома, улицей, городом.
— Это из-за Юцера, — сказала Мали виновато. — Я не понимаю, что с ним произошло.
— Тебе это ни к чему, — тихо ответила Натали. — Это между мной и им.
— Но он же так тебя любил!
— Юцер? Он не способен любить никого, кроме самого себя. Да и себя любит слишком придирчиво. Бедняга! Судьба его наказала. Он вылепил себе Галатею, и эта любовь заставит его страдать.
— О чем ты говоришь? — встревоженно спросила Мали.
— О Любови. Юцер влюблен в нее всеми фибрами его сонной души. Любовь сразила его впервые, и он не знает, что с ней делать.
— Боже мой! — Мали подняла руки, словно защищалась от ослепительного света. — Бог мой! Ты сошла с ума. Он отец, и он любит свою дочь. Что в этом плохого?
— Ничего. Для нее. Хотя детям нужна иная отцовская любовь. Зрячая и разумная. Но Любовь без нее обойдется. А вот Юцера эта любовь испепелит. Она бушует в нем, как огонь в топке, а управлять этим огнем он не умеет. Ты у нас такая прозорливая… — сказала она жалостно, — ты должна была это увидеть. София все давно поняла. Она очень… сметливая.
— Все это чушь! — крикнула Мали. В ее голосе дрожали быстрые слезы, слезы обиды, которым нельзя давать волю, потому что они неспособны ни облегчить душу, ни очистить чувства. — Чушь, чушь, чушь! Ты вечно придумываешь черт знает что! Когда-то это было забавно, а сейчас — нет! Нет! Нет! Нет!
— Да. И ты это знаешь. Твоя жизнь — кошмар. Тебе кажется, что ты любишь Геца, но он только суррогат. Настоящая любовь была у нас с тобой.
— Я не знаю такой любви! — замотала головой Мали. — Ее никогда не было.
— Была. Я поняла это в лагере. Там не было мужчин. Там я поняла, как умеют любить женщины. И поняла, что это была за любовь втроем. Третий был лишний, пойми же! Юцер был лишним. А сейчас он это понял.
— Нет, нет, нет! Я не хочу больше слушать. Уходи! Уходи, уезжай, собирай свои ландыши. И если ты внушила эту белиберду Юцеру, я… я не знаю что… я не смогу это вынести!
— Юцер таких вещей вообще не понимает.
— Но именно с ним у тебя какое-то недоразумение.
— Это другое. Тебя это не касается.
— Он не выносит тебя, потому что к тебе тянется Любовь?
— И это тоже. Я была неосторожна. А впрочем, мне все равно, что с ним происходит. Но я рада, что у тебя хватило ума оттолкнуть от себя дочь, вместо того чтобы соперничать с ней.
— Я ничего такого не делала.
— Оставь! Твоя беспомощность накладная, нарочитая. Она позволяет тебе забрасывать сеть с большим умением, а потом глядеть на улов с почти искренним изумлением. Мне понравилась твоя уловка в первые минуты нашего знакомства, но повторить ее я не умею. Дьявольской хитрости не хватает. Обыкновенной сколько угодно, а вот этой, ведьмовской, русалочьей, сатанинской — ее у меня нет. Славно ты их всех тут к рукам прибрала. Но копнуть в себя глубже — побоялась. Берешь себе слишком большой запас прочности. К обрыву подходить боишься. Зато Любовь находит в этом занятии большое наслаждение. Тебе далеко до твоей дочери, ундина.