Академия под ударом

«Хреново», — подумал Оберон. Тело сработало само, швырнув в сгибельника огненный шар заклинания, которое должно было отбросить тряпье в сторону и спасти Элизу. Ткань простыни задымилась, задергалась, сгибельник издал болезненный стон и стал закручиваться еще быстрее. Оберону послышался хруст.

Девушка уже не кричала. Сгибельник лишил ее воздуха, и она потеряла сознание.

У Оберона было меньше минуты. Хуже всего было то, что он не мог бросить более мощных заклинаний, не задев Элизу.

Кому вообще понадобилось насылать на нее настолько заковыристую дрянь? Кому успела так навредить эта несчастная девчонка, кому она вообще была нужна?

«Возможно, тому, кто убил ее отца», — подумал Оберон и закрыл глаза.

В голове зацокала секундная стрелка на невидимых часах. Заклинание Отторжения было древним и запретным, Оберон прибегал к нему лишь в исключительных случаях и потом расплачивался несколькими днями слабости и тошноты, но только оно могло бы спасти девушку.

Сейчас снова был исключительный случай. Оберон сделал глубокий вдох и швырнул заклинание в сгибельника.

Особняк сотрясло ревом умирающего чудовища. Тот, кто создавал сгибельника и запускал его в дом Элизы Леклер, знал толк в черной магии и порождениях тьмы. Оберон не успел об этом подумать: его ударило в грудь, швырнуло в сторону и приложило головой о столбик кровати.

Рот наполнился кровью. Издалека доносились взволнованные крики, ругань, плач, потянуло горелым, и Оберон вздохнул с облегчением. Со сгибельником было покончено.

Он открыл глаза и увидел, как слуги поднимают Элизу и кладут на кровать. Девушка была жива — без сознания, но жива. Домоправительница хлопотала рядом, бросая на Оберона очень выразительные взгляды.

«Да, спасителю юной красавицы не полагается быть в исподнем», — подумал Оберон, попробовал подняться с пола и предсказуемо не смог этого сделать. Тошнотворная слабость обняла его и заставила обмякнуть на ковре.

От сгибельника остался лишь ком грязного тряпья размером с кулак. Он больше никому не мог причинить вреда. Оберон дунул в его сторону, и сгибельник рассыпался пеплом.

— Милорд? — один из слуг бросился к Оберону, помог ему подняться, и Оберон невольно обрадовался тому, что ничего не ел, такой вязкой и могущественной была тошнота. Он весь покрылся ледяным липким потом, ковер под босыми ногами заскользил куда-то в сторону.

— Немедленно… — прошептал Оберон, глядя, как Элиза открывает глаза, и домоправительница гладит ее по руке, не сдерживая слез. — Отправьте человека в министерство магии… Нам… нужен врач. И маг высшего уровня.

— Сию секунду, милорд! — кто-то из слуг бросился из спальни выполнять приказ. Рыжий здоровяк подошел к Оберону, поддержал, не давая распластаться на ковре. Оберон уткнулся виском в его ручищу, и слуги подхватили его и понесли из комнаты.

Они с Элизой закричали хором. Боль, пронзившая Оберона, была такой, что на мгновение вытряхнула его из жизни. Когда тьма развеялась, то ушла и тошнота со слабостью — какое-то время Оберон наблюдал за суетой, пытаясь понять, что происходит, а затем хриплым шепотом приказал:

— Назад, назад!

Слуги проворно внесли его в комнату Элизы. Девушка уже успела прийти в себя, она плакала от боли, прижимая руки к груди, и Оберон удивленно обнаружил, что чем ближе они друг к другу, тем слабее становится боль.

— На кровать! — распорядился он. Домоправительница ахнула с каким-то забавным возмущением, словно уже успела забыть о сластолисте. Оберона опустили на прохладную хрустящую простыню, он сжал ледяные мокрые пальцы Элизы, и боль отступила.

Несколько мгновений он просто дышал, наслаждаясь тем, что жив. Рядом тихо дышала Элиза, и ее пальцы постепенно наполнялись теплом. Боль выпускала девушку из объятий.

— В министерство уже послали? — спросил Оберон.

— Да, м’лорд! — отрапортовал один из слуг. — Жан убежал только что!

— Что случилось, милорд? — с искренней болью и трепетом спросила домоправительница. — Что это было?

Кажется, только сейчас она окончательно поняла, что Элиза могла умереть этой ночью — страшной мучительной смертью в тряпочных объятиях порождения тьмы.

— Кто-то отправил сюда сгибельника, чтобы убить миледи Леклер, — ответил Оберон. Волосы Элизы рассыпались по подушке, завились влажными темными кольцами. От них мягко веяло зеленым яблоком — таким живым, свежим запахом. — Откройте окно, дышать нечем.

Оберон закрыл глаза. Услышал, как стукнула оконная рама, и в комнату ворвался ночной воздух — прохладный, уже осенний. Сразу же стало легче дышать.

— Убить меня? — прошелестел голос Элизы. — Бог с вами! Кому я нужна?

Оберон улыбнулся.

— Ненужным людям не подсылают такую дрянь, — произнес он и приказал: — Оставьте нас.

Слуги послушно вышли из комнаты и столпились в коридоре. Последней комнату покинула домоправительница, смотревшая на Оберона с ужасом и надеждой.

Какое-то время они лежали молча. Потом девичьи пальцы дрогнули в Обероновой руке, и он услышал едва уловимый шепот:

— Это было… ужасно. Он выскочил на меня из шкафа, я… Я ничего не успела сделать.

Что-то запульсировало в груди. Кажется, Оберон понимал, что это — и ему хотелось выругаться, да погрязнее, чтобы выплеснуть из себя нарастающую горькую досаду.

— Вы успели закричать, — сказал Оберон. — Как ваша боль в груди?

Элиза удивленно повернула голову в его сторону и тотчас же смущенно отвернулась. Должно быть, тоже считала, что спаситель прекрасной леди не должен лежать в кальсонах.

— Откуда вы знаете? — спросила она. Оберон усмехнулся.

— Потому что у меня тоже болит. Нас сковало заклинанием, Элиза. Простите.

— Да, это именно Двойная цепь. Я такую видел в юности. Редкостная мерзость!

Из всего огромного количества магов и врачей министерства в дом Леклер смогли прийти как раз те, кого Оберон искренне терпеть не мог: Шато, который к сорока годам так и был ассистентом врача, и Вернетт — старый, цепкий и опытный волшебник, который считал Оберона дерзким и наглым выскочкой и никогда не скрывал своего отношения. Оберон отвечал ему взаимностью, и его назначение на должность декана окончательно разорвало любую возможность мирных отношений.

— Да, — согласился Шато. — Именно она. Неизбежное зло, скажем так. Лучше уж Двойная цепь, чем двойные похороны.

Оберон был с ним полностью согласен. Элиза пряталась под одеялом и едва слышно всхлипывала. Присутствие незнакомцев в ее спальне причиняло ей почти физическую боль — к тому же взгляды этих незнакомцев были очень красноречивыми. Вернетт снова навел на Оберона проявляющее стекло в золотой оправе, и, почувствовав легкий укол в висок, Оберон в очередной раз подавил в себе жгучее чувство стыда.