Академия под ударом

Слова вырывались жгучими брызгами, боль и обида пульсировали, не давая дышать. Жоан едва слышно охнул: кажется, у него в голове не укладывалось, как это кто-то может так говорить о короне, словно это какая-то невыразимая мерзость.

Оберон снова взял Элизу за руку, и тогда гнев и боль растаяли: она разрыдалась и уткнулась лбом в его плечо. Госпожа Аверна сориентировалась первой — она подтолкнула Анри и принца к выходу, и вся компания покинула спальню.

Элиза не знала, сколько времени провела вот так, в руках Оберона, который гладил ее по голове и повторял что-то тихое, успокаивающее. Снова пошел дождь — капли загрохотали по подоконнику. Все изменилось, все стало совсем другим.

— Не уходи, — только и смогла прошептать Элиза. — Оберон, не уходи. Не оставляй меня, пожалуйста.

Он тихо рассмеялся. Снова погладил ее по голове, и Элиза почувствовала, что ему сейчас тоже больно. Очень больно, невыносимо.

— Я здесь, — произнес Оберон. — Я никуда не уйду.

— Я не хочу быть принцессой, — Элизе казалось, что у нее в груди рана, глубокая и грязная, и слезы сейчас вымывают эту грязь, вычищают рану, освобождают. Скоро они кончатся, и тогда Элиза точно будет знать, что делать.

— Ты будешь той, кем захочешь, — ответил Оберон. — А я буду тебе помогать. Любой тебе. Потому что я тебя люблю, Элиза. Не твою корону. Тебя. Любую.

Эти слова исцелили ее. Они не исправили того, что случилось, не вернули Элизе отца и мать, не заставили тех, кто охотился на нее, отречься от своих планов — но ей стало легче.

— И я тебя люблю, Оберон, — выдохнула она. — Люблю.

— Да, это несомненно повод для убийства.

Тьма за окнами была густой, плотной — до рассвета далеко, и Элизе казалось, что они с Обероном зависли вне времени. Можно быть вместе, держаться за руки и надеяться, что ничего плохого с ними не случится. Потом придет утро, надо будет жить дальше, но пока они могли просто быть рядом.

Их маленький мир был ограничен стенами спальни и светом лампы.

— Есть бумаги, которые подтверждают твое происхождение, — произнес Оберон. Он выглядел спокойным, иногда даже улыбался, привычно и знакомо, и тогда Элизе становилось легче. — Твой отец знал о них и, возможно, показал Эдварду. Поэтому все его документы были сожжены перед убийством. Но Эдвард подозревает, что генерал мог что-то и припрятать — потому и послал Фила Два стакана на поиски.

Элиза чувствовала, что ее окунули в грязь. Ей никогда еще не было настолько мерзко, даже в тот день, когда она решила выставить на окно горшок со сластолистом. Отца убили из-за какой-то короны! Из-за власти! Да не нужны ей ни троны, ни короны, больше всего Элиза хотела, чтобы отец был жив, чтобы весь ее мир не рухнул с его смертью! А кто там займет престол — право же, это полная ерунда.

— Я не хочу быть королевой, — призналась Элиза, и пальцы Оберона дрогнули и сильнее сжали ее руку. Он улыбнулся очень светлой и беспечной улыбкой и поинтересовался:

— Это почему же?

Элиза удивленно посмотрела на него: говорит весело, но не шутит.

— Почему я должна хотеть? — ответила она вопросом на вопрос.

— Все хотят. Спроси своих новых приятельниц, Клер и Примроуз, хотят ли они быть королевами, — ответил Оберон. — Ответ немного предсказуем. Они бегом кинутся к трону, если у них будет даже призрачная возможность занять его.

— А я не хочу, — упрямо повторила Элиза. — Потому что… знаешь, Оберон, лучше я буду оборотнем в лесу, чем тем, кто убивает ради того, чтобы усесться на троне. Это неправильно. Это мерзко.

Оберон мягко погладил ее по щеке, и прикосновение отдалось в душе едва уловимым тихим звуком — так бывает, когда кто-то близкий разделяет твою боль. Элизе захотелось плакать.

— Почему отец не рассказал мне? — спросила она. — Я бы отговорила его идти к Эдварду. А ведь он наверняка пошел.

— И хорошо, что не сказал, — уже без улыбки откликнулся Оберон. — Тебя решили пощадить потому, что тогда ты ничего не знала. А две смерти подряд это уже очень подозрительно.

Элиза вспомнила, как Примроуз изогнулась дугой, исторгая свое пророчество, как ее скрюченные пальцы скребли по камням, ломая ногти. Великая владычица пришла на север — от этой мысли было одновременно тоскливо и больно. И меньше всего Элизе сейчас хотелось возвращать корону, которую у нее отняли.

Вести ту жизнь, к которой она уже успела привыкнуть: разбирать малую лабораторию Анри, любить Оберона, выйти за него замуж — разве ей хотелось так много?

— Давай сходим к зеркалу, — негромко попросила Элиза. — Может, оно покажет нам что-то еще?

Оберон кивнул.

Академия была погружена в непроглядный мрак. Элиза вспомнила, как бежала по этим коридорам за властным лунным зовом, и удивилась: тогда в ней не было страха, ни капли. А сейчас, несмотря на то, что Оберон уверенно шел рядом, Элизе было не по себе. Тьма сгущалась в углах и вдоль стен, и в этой тьме было что-то, следившее за Элизой с пристальной цепкостью: убить ее? Пощадить?

Она сильнее сжала руку Оберона, и тьма с усмешкой отвела взгляд: мол, поживи пока, лисичка. Я всегда успею сделать то, что сочту нужным.

— Что-то не так? — спросил Оберон. Он, судя по всему, не испытывал ни малейших неудобств.

— Как-то не по себе, — призналась Элиза, спускаясь рядом с ним по лестнице. Здесь тоже были погашены все лампы, и Элиза подумала: если мы здесь не упадем и не переломаем ноги, то это будет просто чудо.

— Я с тобой, — со спокойной твердостью ответил Оберон. — Тебе нечего бояться.

Когда Оберон открыл нужные двери, и в малой лаборатории вспыхнул свет, Элиза поняла, что ее знобит от страха. Они прошли к зеркалу, Оберон снял с него покрывало и сказал:

— Что ж, давай посмотрим, может, подземные реки потекут к нам. Должна же ты их оживить, если верить пророчеству.

Несколько минут в зеркале были лишь отражения их усталых посеревших лиц, и в какой-то момент Элиза с надеждой подумала, что зеркало ничего не покажет, что все то, что она видела в нем раньше, было лишь случайностью. Но потом их лица потемнели, и зеркало затянуло ледяной коркой — почти сразу же она растрескалась, и Элиза увидела незнакомый зал. Пламя камина едва разгоняло сумрак, играя на позолоте старых рам, и в одном из портретов Элиза рассмотрела короля Арнота, отца ее величества Раймунды. Окна были занавешены так плотно, что не пропускали дневной свет.

— …так что здесь у меня документы, которые подтверждают права моей дочери на престол Сандарона, — голос отца звучал тяжело и властно, он так даже с прислугой не говорил. — Вы и ваша мать узурпаторы, ваше высочество, как ни больно мне это говорить.

«Почему я их не вижу? — подумала Элиза и растерянно повторила: — Узурпаторы… ваше высочество…»

— Значит, у вас есть документы, — прозвучал незнакомый молодой голос, и Элиза наконец-то увидела принца Эдварда — теперь уже короля. Облаченный в траур, с потемневшим от боли и гнева лицом, он был похож на призрак.