Акимуды

После того как Ника взял власть в свои руки, возникла метафизическая двусмысленность. Об этом мы заговорили с ним за ужином. Он поселился в Архангельском. Так захотела Лизавета. Ели деликатесы. От крабовволосатиков с острова Хоккайдо до лесной земляники. Обслуживали живые. Зяблик допустила чудовищную бестактность. Она отказалась верить, что Акимуд есть Акимуд:

– А вы, случайно, не его двойник? Тот был менее кровожадным.

Акимуд сделал вид, что не понял.

– Раньше Лизавета в вас не верила. Теперь моя очередь.

Лизавета мотнула головой:

– Вздор! Я всегда в него верила. Не говори ерунды.

Я полюбила Цыпленка с первого взгляда.

Она называла Акимуда не только Никой, но и Цыпленком.

Зяблик поморщилась:

– Нет! Мне по сердцу Христос. Я уйду в монастырь!

Акимуд показал ей пробитые гвоздями ладони.

– Но тот же еще и сгорел… – не унималась Зяблик.

Я понимал, что в ее словах по-прежнему больше ревности, чем маловерия.

– Перестань, – одернула сестру Лизавета. – Так мы только все вместе поссоримся!

– Но ведь если вы тот, за кого себя выдаете, вам не следовало бы заниматься прямым правлением, – сказала Зяблик.

– А я и не собираюсь этого делать, – обиженно сказал Акимуд.

Он сообщил, что Главный покончил жизнь самоубийством и собирается уже в мертвом виде посетить нашу компанию. Он пригласил на чай и мертвого мальчика Славу, который жил в моей квартире и чуть было не прирезал меня ножом.

– Самоубийство – хороший повод вновь сделать его Главным.

– Зачем тебе Главный? – скривилась Зяблик, приняв Акимуда за Акимуда. – Что, других нет?

– А чем он плох? – вступилась Лизавета.

– Да хотя бы тем, что он его сжег!

– Ну, с кем не бывает! – Лизавета пожала плечами.

Я почувствовал, что Лизавета глупеет на глазах. Она говорила одни банальности: не курить лучше, чем курить… Каждый видит по-своему красоту… Впрочем, банальность – атрибут любой власти, и чем гуще банальность, тем кровавее режим.

На чай приехал Главный. Я первый раз в жизни видел его вблизи. Сказать, что он – мертвый, было трудно. Он был как живой, но лицо у него распухло, словно под ботоксом. Ника представил меня Главному. Тот сделал вид, что рад знакомству, но в глазах светилось свойственное ему недоверие.

– Я слышал, – за чашкой чая, оставив сестер наедине друг с другом, сказал Акимуд, – что ты предлагаешь в своей комиссии свернуть нашу операцию и отправить мертвых в могилы. Чем же они тебе мешают?

– Ника, – проникновенно сказал я, – я не против мертвых. Пусть себе живут на здоровье! Но их надо сегрегировать. Мертвые и живые должны жить по отдельности.

– Это апартеид! – удивился Акимуд. – Вроде как в старой Южной Африке.

– Я не вижу разницы между мертвыми и живыми, – вмешался бывший Главный.

– Ну, потому что вы – мертвый! – не выдержал я.

Бывший вздрогнул:

– Я горжусь, что я – мертвый! Живые – это ненадолго…

– Так вот и оставьте нас в покое ненадолго.

Акимуд явно наслаждался нашим спором.

– Тебе идет быть революционером, – сказал мне Акимуд.

Тут в дверь вошел Славик. Он повзрослел. К тому времени он уже командовал всем молодежным движением мертвых.

– Опять живые бунтуют, – с раздражением сказал юный политик. – А вот он этому бесконечно рад! – Славик кивнул в мою сторону.

– Ребята, – сказал Акимуд, – я предлагаю создать Великую Россию по модели Ирана. Тогда здесь пригодятся и живые, и мертвые.

– Неужели у нас нет своих собственных моделей? – не понял Славик.

– Съезди в Иран, – сказал мне Акимуд. – Есть к чему приглядеться.

Это прозвучало как приказ и как предостережение. – Ника, – сказал я, – отправь мертвых в могилы.

– Несвоевременная мысль, – нахмурился Акимуд.

140.0

<ПОБЕДА БЕЗ ПОБЕДИТЕЛЯ>

– Мы теряем человека! – рассуждал Посол в Архангельском, когда мы пили чай с жирным тортом. – Вы скоро, ребята, отмените футбол как неполиткорректную игру.

Наш телевизор показывает скуку. Ну, хорошо, еще в России есть на что посмотреть. Или в Нигерии – там кипят страсти. А все остальное – тоска!

– Футбол фиг отменишь, – дернулся Славик.

– Так вы за кого? – недоумевал Главный.

– Я? За бурю эмоций! Я – за театр страстей! Вы становитесь бездарными актерами! Войну отмели как праздник!

– Неправда! – раздалось в дверях.

В зал входил Самсон-Самсон, который, судя по всему, держался здесь как дома.

– Садись, душегуб! – приветствовал его Акимуд.

– Чего ты хочешь? Вернуть кровожадность? – поинтересовался я.

– Ой! Ой! Ой! – запричитал Самсон-Самсон.

В эту секунду в кабинет с зелеными обоями в полоску проскользнула Зяблик и, пока Самсон-Самсон причитал, подняв лицо к потолку, подошла к нему и изо всех сил залепила писателю пощечину. Пощечина вышла на редкость звонкой. Голова Самсона качнулась вправо – и он получил еще одну пощечину в правую щеку. Он вцепился руками в подлокотники кресла, хотел привстать, но Зяблик еще раз ударила его, на этот раз по носу. Из носа Самсона потекла кровь.

– Я бы тебя убила, да не хочу, чтобы ты бегал и кривлялся тут мертвецом. Как он. – Она кивнула на Главного.

Зяблик плюнула Самсону в рожу и пошла к двери.

– Извините, что нарушила вашу беседу, – кивнула она на ходу Акимуду.

– Я это так не оставлю! – вскочил Самсон с кресла с горящими щеками. – Я буду жаловаться! Я вам напишу! – обратился он к Акимуду.

– Поздно! – сказал Акимуд. – Ваш нынешний бог – дипломат… Поздно! Она победила!.. Утритесь! – Он протянул коробку с салфетками.

Самсон-Самсон обиженно утерся.

– Какой главный праздник России? – хитро спросил Акимуд у присутствующих.

– День Победы! – выкрикнул Главный.

Посол поморщился:

– Одно лицемерие!

– День Победы свят и неприкосновенен для критики, как в христианской догматике Святой Дух, – твердо сказал Главный. – Это праздник силы русского духа, всемирного торжества России над воинством зла.

Посол, помолчав, сказал:

– Скажу по секрету, без Сталина Россия не победила бы Гитлера. Нужна была тренировка тридцать седьмого года, чтобы так смело бросать под немецкие танки миллионы солдат, создать живой щит обороны, а затем живой меч победы.