Актеон
Шрифт:
Андрей Петрович в продолжение целого обеда говорил без умолку, а Семен
Никифорыч все кушал и только два раза произнес: "Э-ге!.." Когда Прасковья Павловна начала объясняться о том, как она обожает детей и какое утешение доставляет ей внучек,
Андрей Петрович перебил ее:
– Дети! гм! конечно, оно весело, когда они болтаются, покуда так, до ученья, а там как до этого пункта дойдет, так и почешешь в затылке. Хорошо, коли наскочишь на хорошего учителя, как я. А молодец у меня учитель, могу сказать, молодец! Недели две, как я его выписал из Москвы через одного приятеля, и еще, признаюсь, ничего
Из себя красавчик, белокурый, курчавый, лет двадцати семи, в университете обучался, и из благородных: отец его был дворянин… А когда же вы ко мне, любезный соседушка, а?
Сами-то вы приедете, - это не в счет, нет - с супругою, с матушкой, с Анной Ивановной…
На длинном лице Анны Ивановны блеснула светлая улыбка надежды, и она скромно потупила взор, когда Прасковья Павловна взглянула на нее значительно.
– Я даром что вдовец, а ко мне таки жалуют и девицы и дамы… спросите у
Прасковьи Павловны… Прасковья Павловна, что, ведь угощать умею, кажется?
– Уж мастер, мастер на угощение, что и говорить!
– сказала Прасковья Павловна.
– Мой повар Игнашка, милостивый государь (Андрей Петрович потрепал по плечу
Петра Александрыча), в Москве на первой кухне обучался, кулебяки и расстегаи так делает, что просто сами во рту тают. Я люблю хорошо поесть; желудочная часть, по- моему, дело важное в жизни, что ни говорите… А моя Степанида Алексеевна не дождалась Игнашки! Он еще был при ней в ученье, а то бы она на него порадовалась…
Такой хозяйки уж не наживешь - нет! варенье ли варить, грибы ли солить, за девками ли присмотреть - на все была мастерица… Бывало, при ней дом как заведенная машина…
Андрей Петрович тяжело вздохнул и махнул рукой. На глазах -его показались слезы.
– Что, впрочем, говорить об этом!.. Видно, так нужно… Бог лучше нас знает, что делает… Когда же вы ко мне, Прасковья Павловна, с невестушкой? Вот в следующую пятницу бы… на целый денек, с утра… И. ты, Семен Никифорыч, изволь-ка являться. Ведь, я думаю, с неделю-то проживешь еще здесь?
Семен Никифорыч разинул рот, чтоб отвечать, но Прасковья Павловна предупредила его:
– Разумеется, проживет; что ему дома делать?
– Ко мне еще, - продолжал Андрей Петрович, - кое-кто из соседей обещался быть - и славно промаячим день. Бильярд же у меня, Петр Александрыч, важнейший; а уж на своем бильярде я вам не позволю обыграть себя, милостивый государь, нет! Еще, коли хотите, десять очков вперед дам… По рукам же, в пятницу?
– Непременно!
– Чокнемся же, любезнейший!
– закричал Андрей Петрович, - а я, может статься, для новоприезжих-то небольшой сюрпризец устрою. Понимаете, Прасковья Павловна?
Андрей Петрович мигнул левым глазом.
Прасковья Павловна улыбнулась и кивнула головой.
– Да смотрите же, матушка Прасковья Павловна, ни гугу о том…
По окончании стола Андрей Петрович, опускаясь на диван с полузакрытыми глазами, прохрипел: "Нет, черт возьми! русскому человеку тяжело после обеда", - и, по его собственному выражению, всхрапнул изряднехонько. Петр Александрыч также предался искусительному сну; Семен Никифорыч,
позевывая и покуривая из своего коротенького чубучка, разговаривал с Прасковьей Павловной.Так прошло около полутора часа; потом сели играть в вист и проиграли до позднего вечера. Андрей Петрович, уезжая домой и садясь в свою висящую лодку, кричал стоявшему на крыльце Петру Александрычу:
– Смотрите же, я вас жду к себе, любезный соседушка, - да ну же, скот, Антипка! и подсадить-то не умеет… Не забудьте, милостивый государь, пятницы; супругу-то непременно привезите… слышите?.. А ты, олух, опять не задень за столб в воротах. А в пятницу кулебяка будет, такая, мой любезнейший, что пальчики оближете, - отвечаю вам.
Андрей Петрович бухнулся в коляску… Коляска двинулась.
– До свиданья!.
– закричал Петр Александрыч.
– Прощайте, любезнейший!
"Славный малый этот толстяк, - подумал Петр Александрыч, вернувшись в комнаты, - и какое ему счастье в карты везет, если б этак по большой играть!.. Ну а все- таки деревенщина".
В то время как Петр Александрыч, Прасковья Павловна и гости занимались вистом, Ольга Михайловна сидела у окна в своей комнате, выходившей в сад. Вечер был прекрасный; потухавший закат обливал розовым светом ее комнату. Душа ее была полна звуков. Они пробуждали в ней святые воспоминания, и перед нею являлся знакомый образ в заманчивой отдаленности. Она подошла к роялю и, послушная вдохновенной настроенности своего духа, запела серенаду Шуберта*: * Leise flihen mene Lieder и пр.
Песнь моя летит с мольбою -
Тихо в час ночной…
В рощу легкою стопою
Ты приди, друг мой!
При луне шумят уныло
Листья в поздний час -
И никто, о друг мой милый,
Не увидит нас.
Слышишь?
– В роще зазвучали
Песни соловья;
Звуки их полны печали,
Молят за меня.
В них понятно все томленье,
Вся тоска любви,
И наводят умиленье
На душу они.
Дай же доступ их признанью
Ты в душе своей -
И на тайное свиданье
Приходи скорей…
Вдруг она вздрогнула, голос ее прервался, дверь со скрипом повернулась на заржавленных петлях и… дочь бедных, но благородных родителей, в сырцовых буклях, вошла в комнату.
– Ах, как вы мило поете! прелесть!
– сказала она.
– Какой бесподобный романс! Он, верно, в моде… Какая у вас прелестная метода в пении!
– Вы находите?
– сказала Ольга Михайловна.
– Я хоть и не музыкантша, а когда вы поете, нельзя не чувствовать; но простите меня, я помешала вам. Мне, право, так совестно… - Дочь бедных, но благородных родителей, расправив свое платье, расположилась на стуле.
– Я совсем не вовремя вошла к вам, - продолжала она.
– Там внизу такая скука, и, признаюсь вам, я ужасно не люблю этого Семена Никифорыча; он без всякого образования, - а ваше общество мне так приятно. Вы такая образованная.
И, без умолку разговаривая, она более часу просидела у Ольги Михайловны. Ольга
Михайловна вовсе не была намерена поддерживать разговор и почти все молчала или отвечала по необходимости на вопросы очень коротко и неудовлетворительно. Наконец, почувствовав неловкость своего положения, дочь бедных, но благородных родителей отправилась к Прасковье Павловне.