Актеон

–  А что, он играет в карты, маменька?

–  Играет; конечно, не по большой, душа моя, не по-вашему, по-петербургскому; а до карт охотник: и в вист, и в бостон, и в преферанс - во что угодно.

–  И в преферанс? браво! Так здесь и в преферанс умеют играть?

–  Уж ты нас, провинциалов, голубчик, так ни во что и не ставишь?.. Ну, вот еще у тебя самый ближайший сосед, в двух верстах от тебя, наш уездный предводитель,

Боровиков Андрей Петрович, и с большим состоянием человек, вдовец; от покойницы жены у него два сына остались. Он все, бывало, с покойником братцем на охоту ездил и в бильярд играл.

–  У Андрея Петровича, - продолжала Прасковья Павловна, - есть меньшой братец,

Илья Петрович, холостой. Он сделан опекуном над малолетними Свищевыми - пребогомольный, претихого нрава, с бельмом на правом глазу. Они, после раздела, с братом поссорились и не видятся друг с другом. Так, право, жалко. Еще человек бесподобный исправник наш…

Прасковья Павловна долго описывала соседей села Долговки, и затем все отправились гулять в сад.

Петр Александрыч, привыкший к столичной чистоте и роскоши, был недоволен своим деревенским запущенным садом и повторял ежеминутно, что надобно вычистить дорожки и посыпать их песком, смешанным с толченым кирпичом.

Приезжие отказались от ужина. Они чувствовали необходимость в отдохновении.

Часов в девять все разошлись по своим комнатам. Прасковья Павловна, прощаясь с сыном и невесткою, обнимала, целовала и крестила их; потом отправилась в детскую, посмотрела несколько минут с умилением на спящего внучка, также перекрестила его, приговаривая:

"Милое дитя, ангел" и проч., и поговорила с столичною нянюшкой, обещая ей подарить обнову.

Этот торжественный день, полный хлопот, тревог и разнообразных впечатлений, обитатели села Долговки и новоприезжие окончили различным образом.

Управляющий, выпивая ерофеичу на сон грядущий, думал:

"А славно все сошло, право! Петр-то Александрыч ничего не смыслит, и его можно надувать сколько душе угодно".

Прасковья Павловна, раздеваясь, рассуждала с дочерью бедных, но благородных родителей о своем сыне и невестке.

–  Она, - сказала Прасковья Павловна, - очень мила, но есть что-то в ней странное, - этого нельзя не заметить, - и притом молчаливая какая-то.

–  Я, по правде сказать, - возразила дочь бедных, но благородных родителей, снимая платочек с своей гусиной шеи, - совсем от нее не того ждала. И манеры у нее самые обыкновенные. Я не знаю, чему приписать ее неразговорчивость - или она горда, или, может быть… А Петр Александрыч премилый! Я просто им очарована. Что за ловкость, какие манеры, и должен быть большой зоил.

–  Я тебе говорила, милая, заранее. В нем такое благородство, таким вельможей смотрит!

Петр Александрыч, потягиваясь на постели, думал: "Право, и в деревне можно найти некоторые удовольствия… Карты, бильярд, охота… у меня же чудесный погреб, по милости дядюшки…"

Петр Александрыч начинал засыпать. "Лафит рублей по восьми бутылка… Агашка недурна…"

Когда Ольга Михайловна осталась одна в своей комнате, она отворила окно. Это окно выходило в сад. На нее пахнул свежий, душистый воздух распускающейся зелени; вековые дубы отбрасывали от себя исполинские тени на широкий луг перед домом, облитый серебряным светом пар подымался от пруда, и сквозь просеку сада виднелись бесконечные поля в синеватом ночном тумане…

ГЛАВА III

Петр Александрыч первые два дня после приезда осматривал свои хозяйственные заведения, с сигарою во рту, с лорнетом в правом глазе и с хлыстиком в руке. Все внимание обратил он на псарню, которая была в самом деле устроена превосходно покойным его дядюшкою, величайшим любителем псовой охоты. И хотя содержание ее требовало значительных расходов, но она поддерживалась и после смерти его, как при нем, по приказу нового владельца. Молодой барин долго простоял на псовом дворе, забавляясь с собаками. Из всех собак особенно обратила его внимание одна легавая.

–  А как ее кличка?

Управляющий, сопровождавший Петра Александрыча, заикнулся.

Вдруг исполин Антон очутился перед Петром Александрычем и пробасил:

–  Тритон-с, любимая была дядюшкина собака; верхочуй.

Петр Александрыч занялся с Тритоном. Антон подошел к управляющему и прошептал, почесывая затылок:

–  А что, батюшка Назар Яковлич, поговорите-ка барину-то о прибавке мне месячины… Ей-богу, иной раз ребятишкам есть нечего. Уж когда этак, знаете, что случится, так я готов с моей стороны всякое уважение вам сделать.

Антон искоса и значительно посмотрел на управляющего.

–  Хорошо, Наумыч, хорошо, - отвечал управляющий тихим голосом.
– Ты знаешь, когда я что сказал, то свято; я, дружок, и без барина могу тебе это сделать, изволь… Барин

–  человек молодой, он и не станет входить во все эти мелочи.

–  Да, именно что так. Ей-богу, Назар Яковлич! Вы всегда обо всем справедливое рассуждение имеете.
– Антон понюхал табаку.
– Спасибо вам за суконце; только уж не прибавит ли ваша милость еще два аршинчика…

–  Изволь, изволь…

Из псарни Петр Александрыч отправился на конский двор; как лошадиный знаток, у каждого стойла он рассекал воздух хлыстиком и, окритиковав дядюшкиных кобыл и жеребцов, захотел взглянуть на водяную мельницу. Управляющий, показывая ему устройство мельницы, объяснил, сколько на ней ежегодно вымалывается хлеба и какие помещики имеют в ней участие по своим купчим. Эти объяснения и рассказы совсем не интересовали Петра Александрыча. За мельницей находилась довольно большая роща, и он пошел к этой роще, насвистывая и напевая какой-то водевильный куплет. Окрестности села Долговки впервые огласились петербургскими звуками, и куплет Александрийского театра смешался с пением и чириканьем божьих птиц… Помещик прошелся по роще и, обратись к управляющему, сказал:

–  Знаете, какая у меня блеснула мысль? Из этой рощи недурно бы сделать парк, как в Царском Селе или Петергофе. Право! Тогда бы славно кататься в нем.

–  Конечно, это было бы бесподобно, да дорогонько станет, - заметил управляющий почтительно.

–  Отчего ж дорогонько? А крестьяне-то на что ж? Нанимать людей, кажется, незачем.

–  А кто же барщину-то будет исправлять, Петр Александрыч?

–  Барщину? Да, правда. Петр Александрыч засвистал…

Возвращаясь к обеду, на дворе у самого дома он ветретил Агашку. Агашка была одета несравненно чище других дворовых девок и даже обута, тогда как все другие ходили обыкновенно на босую ногу.

Поравнявшись с молодым барином, Агашка кокетливо опустила глаза и поклонилась ему. Петр Александрыч отвечал на этот поклон с большою приветливостию и даже обернулся назад, с минуту провожая ее взорами. Антон не мог не заметить барского взгляда. Он был одарен большою сметкою и, оставив барина, тотчас отправился за горничной и догнал ее у прачечной.

–  Агафья Васильевна, наше почтение!
– Агашка не обертывалась.
– Агафья

Васильевна, что больно заспесивилась?
– Он ущипнул ее.