Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях

Все в ужасе смотрели на Лию.

– Он старший офицер? – спросил Беньямин.

– Какая разница?! – взревел Мордехай. – Кем бы он ни был, я морду ему начищу за такое!

– Ты этого не сделаешь, – резко оборвала его Рут. – Иначе с нами может произойти все что угодно.

– Но он же уезжает в Берлин, верно? – спросила Эстер, пытаясь сохранить спокойствие. – Ты же сказала, что он уезжает, да? Ты сказала, что он уезжает в Берлин?

Лия кивнула.

– Да. Сегодня.

– Значит, все в порядке.

– Пока что…

– Что ты хочешь сказать?

Все смотрели на Лию. Бедная Марта ничего не понимала. Дети ее смотрели на происходящее широко распахнутыми глазами, словно оказались в зоопарке.

– Что ты имеешь в виду? – повторила Эстер.

Лия громко сглотнула.

– Когда я выходила после работы, он поймал меня. Я пыталась уйти с другими девушками, но он сказал, что ему нужно сказать мне «пару слов», и мне пришлось остаться.

– Что он сделал? – зарычал Мордехай.

– Ничего, – быстро ответила Лия. – Я ничего ему не позволила, папа. Я не…

– Это не твоя вина, Лия, – Рут погладила дочь по волосам. – Все это не твоя вина.

Эстер виновато подумала, что это правда. Лия была слишком молода, но Эстер отлично понимала, чего хотел тот Ганс. И ее мать тоже это понимала, и отец. Но все были слишком рады германской говядине, чтобы предостеречь Лию.

– Что он сказал, Лия? – осторожно спросил Филипп.

Лия посмотрела на него. Губы ее дрожали.

– Он назвал меня «грязной ханжой» и… и…

Она покраснела.

– Это все пустое, – быстро проговорила Эстер. – Что бы он ни сказал, это неправда.

Лия с благодарностью посмотрела на нее.

– Но потом… потом он сказал, что я должна дождаться, когда в следующем году он вернется из Берлина. Тогда он будет старшим офицером и сможет «германизировать» меня. Что это значит, Эстер? Как он может это сделать?

Эстер крепко обняла сестру, отчаянно пытаясь подобрать слова. Вперед выступила Сара.

– Наверное, он просто изменит твое имя, Лия. Они же переименовали Лодзь.

Лия непонимающе посмотрела на нее и покачала головой.

– Нет. Я чувствовала, как он обнимал меня. Я чувствовала его дыхание на своей шее. Это нечто большее, да? – Она посмотрела на Эстер. – Да?!

Эстер обняла ее еще крепче.

– Это нечто большее, – кивнула она, понимая, как непоправимо стремительно повзрослела ее пятнадцатилетняя сестра. Сегодня ей повезло – она сумела сбежать. Но если этот Ганс вернется, то получится, что она лишь выиграла немного времени. – Я думаю, тебя нужно оттуда забирать.

– Может быть, уехать? – осторожно предложила Марта.

Эстер посмотрела на нее. Ей хотелось поверить Румковскому – свобода, свежий воздух, хорошая еда, – но что-то не позволяло это сделать.

– У нас есть время, – сказала она. – Нужно выждать. Я попрошу Бронислава узнать про эти лагеря, а потом мы решим. Хорошо?

– Хорошо, – согласились все.

– Я не хочу уезжать от вас, – Лия изо всех сил вцепилась в Эстер. – Я не хочу ехать в лагерь.

– Никто ни в какой лагерь не поедет, – успокоила ее сестра. – А теперь давайте ужинать.

Марта осторожно потянулась за фасолью, но впервые с момента закрытия гетто ни у кого не было аппетита.

Глава девятая. Январь 1942 года

АНА

Ана вышла из красивого дома неподалеку от Петрковской улицы (она никогда не называла ее Адольф-Гитлер-штрассе), сжимая в руке пачку марок, которыми с ней расплатились. Она попыталась сосредоточиться на чуде прекрасного рождения – молодая крепкая женщина, у которой уже был двухлетний сын, родила здоровых близнецов. Когда все закончилось, в комнату прибежал малыш. Он был так рад появлению сестричек, что это растрогало всех присутствующих. И неважно должно было быть, что семья была немецкой, недавно переехавшей из Австрии и получившей этот дом, поскольку отец семейства был известным профессором химии. Но это было важно.

Ана обернулась на окна, сияющие теплым светом сквозь падающий снег. Совсем недавно этот дом был любимым домом трудолюбивых евреев, которым теперь приходилось ютиться под одной крышей с десятью людьми в гетто. Может быть, они оказались в доме Аны. Трудно было не замечать множество немецких семей, прогуливающихся в новых парках, заполняющих новые театры и школы, не ощущая горечи. Несмотря на свой солидный возраст, Ане порой хотелось кинуться на землю посреди мерзкой «Адольф-Гитлер-штрассе», застучать кулаками, как маленький ребенок, и закричать: «Это нечестно!!!»

Сегодняшняя мать была очаровательной. В доме ничто не выдавало нацистских убеждений, кроме обязательного портрета крысоподобного фюрера. Муж роженицы оказался спокойным, достойным господином. Они очень обрадовались, что Ана свободно говорит по-немецки. Между схватками женщина расспрашивала ее об истории города. Этой семье повезло, но Ана чувствовала, что они никогда не поехали бы на север, если бы знали, как страдают те, кто обеспечил им эту жизнь. Она даже почти сказала об этом. Ана чуть было не спросила, считают ли они справедливым жить в роскоши за счет страданий других, но вовремя остановилась. К чему пустые вопросы?

Но этот вопрос был непустым.

Никогда прежде имущие и неимущие не различались так сильно. Рейх систематически грабил еврейское имущество, а сейчас пошли слухи, что под угрозой оказалась сама жизнь евреев. Ана вздрогнула и поплотнее укуталась в пальто. Снег усилился. Снег шел уже несколько недель, и вокруг лежали настоящие сугробы. Немцы встретили новый, 1942 год сладкими пончиками и пряным глинтвейном прямо на заснеженных улицах, а потом отправились к своим пылающим каминам и праздничным пирам. В гетто же людям приходилось сжигать собственные постели, чтобы хоть как-то спастись от мороза. Незнание не служило извинением.

Ана почувствовала прилив такой ненависти, что чуть не упала. Ей на помощь пришли женщина в большой меховой шубе и мужчина в эсэсовской форме. Уходя, он сказал что-то своей спутнице, и та рассмеялась. Ане безумно захотелось броситься на этого эсэсовца, вцепиться в его светлые волосы и заставить раскрыть свои голубые глаза и увидеть то зло, какое он принес в мир.

Ана начала задыхаться. Пар поднимался от ее рта в холодный воздух. Она положила руку на четки, висевшие у пояса, и принялась перебирать бусины, мысленно повторяя молитву Деве Марии. Впервые привычная молитва ее не успокоила. Господь простит ее за ненависть, переполнявшую ее душу.