Аквариум

Дверь ее подъезда была заперта, недавно установили новый замок. Пришлось звонить: на какую-то секунду я даже растерялся, услышав в динамике голос Джун. К этому мы не были готовы. Голос ее звучал чище, чем я себе представлял. Совсем не так, как у Шейри. Впрочем, она сказала только одно слово: «Да». И я произнес: «Молоко».

На площадке возле ее двери я боролся с противоречивыми желаниями: подождать и посмотреть ей в глаза или поскорее умчаться прочь. Я постучал и поспешил вниз, прыгая через две ступеньки.

У себя я первым делом бросился к компьютеру и прочитал: «У тебя приятный голос».

Барри. Но я сказал только «Молоко».

Джун. И одно слово можно сказать как приятным, так и неприятным голосом.

Барри. Твой голос мне тоже понравился. Он, правда, выше, чем я думал. Мне представлялось — у тебя контральто. А оказалось сопрано.

Джун. Вообще-то в интернате мой голос считали чем-то вроде милицейской сирены. Уроки пения мне после третьего занятия разрешили не посещать.

Барр и. У тебя разговорное сопрано.

Джун. Спасибо за молоко.

Барри. Мне и вправду кое-что приснилось. Но не ты.

Джун. Что же?

Я рассказал ей сон и подошел к окну. Джун смеялась, откинув голову назад. И была очень красивой.

Джун. Шикарно. Подобный сон может присниться только музыканту, верно?

Барри. Но я не музыкант.

Джун. Разумеется, музыкант. Кто же еще? Ведь именно ты добиваешься нужного звучания.

Барри. Моя профессия — звукоинженер.

Джун. Нет, музыкант. И не спорь со мной!

Барри. У тебя все в порядке?

Джун. Скоро ко мне придет массажист, займется моими мышцами.

Барри. Кстати, тебе бы начать с гантелей поменьше.

Джун. Хочется побыстрей достичь результата. Кто знает, вдруг до конца жизни придется обходиться одними руками.

Барри. Поверь мне, эти гантели великоваты, такие понадобятся через полгода, не раньше.

Джун. Что за материнская забота!

Барри. Скорее, братская. В крайнем случае отцовская.

Джун. Не стоит. У меня своя голова на плечах. А ты мне ближе, чем брат. И тем более отец.

Барри. Я смущен.

Джун. Почему?

Барри. Потому что это был комплимент.

Джун. Был. Мне нужно в туалет. Пока.

«…У меня не было ни адреса, ни номера его телефона, да и фамилию я только что узнала от старшей медсестры. Дьерам. Калим Дьерам. Звучит как музыка. Имя это подходило человеку, которого я страстно желала, а вовсе не тому негодяю, которого я разыскивала сейчас, чтобы забрать у него ключи.

В театре на Бликер-стрит мне дали лишь телефон Кристофера. Я позвонила, ответил какой-то немолодой женский голос, сообщив, что Кристофер вчера улетел в Европу. Вернется, мол, только в сентябре, такое вот длительное турне.

Мне пришлось продиктовать пожилой женщине мой номер телефона и передать Кристоферу мою просьбу поскорее позвонить. Она пообещала. Я пребывала в растерянности.

Так это была сцена прощания? Последний щелчок перед исчезновением? И зачем он скрыл от меня предстоящее турне? И где мой ключ? Ездит с ним по Европе или валяется в одной из квартир Нью-Йорка? Я позвонила в мастерскую, велела сменить замок. Калим ведь вполне способен отдать ключ тому придурку, да и сам тоже мог вернуться в любой момент на несколько дней, а я не хотела стать жертвой его следующей выходки. С меня довольно.

Несколько дней спустя я нашла в почтовом ящике конверт без обратного адреса и взвесила его в руке, думая, что там ключ. Но в конверте лежали пятьдесят долларов и записка, написанная по-английски неловким почерком:

„Во всем действе что-то было не так. Возвращаю ваши деньги. Простите. Джефф.

P. S. Я не инфицирован“.

Я была тронута прежде всего тем, что он подумал о моем опасении и попытался его развеять. Правда, банкноту я двумя пальцами сунула в карман куртки, собираясь при первой же возможности отдать какому-нибудь нищему. И больше к ней не прикасалась.

Три недели спустя я все-таки сдала анализ на СПИД и до получения результатов три дня дрожала. Слава Богу, реакция оказалась отрицательной.

Втянувшись в прежнюю жизнь, я снова все дни проводила с отцом, который чувствовал себя неплохо (даже утомлял меня болтовней о сексе), а по вечерам ходила в кино, на концерты, в театры или просто читала. И по-прежнему писала статьи для журнала. Мне даже удалось подружиться кое с кем из художников, которые давали мне интервью, и теперь они настойчиво зазывали меня на свои новые выставки. На одной из них я познакомилась с консулом Германии, который стал приглашать меня на вечеринки, время от времени устраиваемые им у себя или в каком-нибудь ресторанчике для немецких и швейцарских художников, приехавших в гости или живущих в Нью-Йорке.

Однажды на такой вечеринке я разговорилась с ударником, преподававшим в Бостонском колледже Беркли. Я приятно провела с ним время, а потом он проводил меня домой. Услышав, что я собираюсь в Сохо пешком — больно уж ночь выдалась красивая, — он настоял на том, чтобы довести меня до дома. Все-таки большой город, сказал он, а Джулиани^[44] — не Господь Бог. Мы зашли поужинать, продолжая болтать: темы у нас не кончались, но в какой-то момент я спросила себя, а не назло ли Калиму я завязала это знакомство.

Когда перед моей дверью музыкант мужественно стал прощаться, я пригласила его войти и попыталась заманить в постель. Но ничего не вышло. Он уже почти разделся, когда я сказала, что мне придется еще кое-что преодолеть, дело, мол, совсем не в нем, я с радостью его снова увижу, если он вновь отважится пойти на риск. Он воспринял это с юмором, и мы принялись одеваться.

Когда зазвонил телефон, я как раз застегивала ему рубашку. Это был Калим. По голосу я догадалась, что снова говорю с „Джекилом“, и поэтому не бросила трубку. Калим сообщил, что сейчас в Париже, а завтpa едет дальше, в Брюссель, он надеется, у меня все в порядке и, конечно, у моего отца тоже. Он, дескать, часто обо мне думает и носит мои ключи повсюду как талисман.

— Выброси их, — сказала я и, воспользовавшись его растерянным молчанием, повесила трубку.

Потом молча подошла к Сиднею (так звали ударника) и опять стала его раздевать. Все получилось прекрасно, он мне действительно нравился, и я старалась, чтобы все произошло именно так, как произошло.

— Тебе достаточно было минутного разговора по телефону, чтобы „преодолеть“ твои трудности? — спросил он потом, когда мы, уже сонные, лежали друг возле друга.

Я ответила правду:

— Достаточно.