Аламут

17

Айдан наполовину боялся, что Джоанна отреагирует на его новую армию с ужасом. Но этого не произошло. Она даже не удивилась.

— Исмат говорила мне, — сказала она. — Это отчасти была ее идея. Она считала, что тебе следует иметь слуг, которым ты можешь доверять.

Айдан чуть приподнял брови. Он начал понимать, как эти женщины правят, при этом позволяя своим мужчинам думать, что мир находится в мужских руках. Несомненно, Джоанна предавала свой пол, позволяя Айдану узнать то, что знала она; или она предавала бы женщин, если бы Айдан был смертным мужчиной. Иногда он с легкой горечью пытался понять, не поэтому ли она столь легко приняла то, что произошло между ними. Он был словно любовник из грез, не человек, и потому грех не был столь уж смертным.

Затем он посмотрел на нее и укорил себя за глупость. Это сначала она была очарована существом из историй, рассказываемых Герейнтом. Она видела его целиком и — теперь — просто как его самого; как не видел его никто из тех, кто не принадлежал к его роду, даже его отец.

В этот последний день в Дамаске Джоанна послала к черту приличия и ушла из женских покоев. Она хотела хотя бы раз увидеть город, прежде чем покинуть его. Она рассматривала город с лошадиной спины, лицо ее закрывала от взглядов вуаль, но она была франкской женщиной, и этого нельзя было не заметить. У Айдана были сомнения касательно мудрости этой прогулки, но в кругу его мамлюков — его, Господи помилуй! он еще не привык к этому — и рядом с ним она была в такой же безопасности, как всегда. Хотя его сорвиголовы испытывали неуверенность. Они выросли в мире ислама, они были опьянены своей молодостью, и им не нравилась мысль, что женщина может ехать верхом, как мужчина. Пусть даже она по-мужски высока и рождена среди франков.

Она была в достаточной мере сарацинкой и в достаточной мере благородной норманнкой, и ее не волновало, что думает о ней кучка освобожденных рабов. Ей было куда более интересно рассматривать Дамаск, эту жемчужину земных городов. Иногда ей было еще интереснее проверить, насколько близко она может ехать к Айдану, при этом не вызывая ни косых взглядов окружающих, ни недовольства своей кобылы, которой не нравилась близость самца, пусть даже и мерина.

Айдан, который мерином отнюдь не был, заставил своего коня помотать головой и отстраниться. Иначе ему — не коню, конечно — трудно было бы удержаться и не схватить Джоанну в объятия, ошеломляя поцелуями, а это вряд ли было бы мудрым поступком.

Астролог исчез от Часовых Ворот. Айдан улыбнулся сам себе.

Джоанна хотела войти внутрь. Женщинам это было не воспрещено, но франкскую женщину едва ли встретили бы гостеприимно. Но Джоанна была упряма. Она смотрела прямо в глаза Айдану, не отводя взгляд.

— Почему кто-либо должен знать? Разве все они знают, кто ты такой?

Айдан с шипением выдохнул воздух сквозь зубы. Это была невероятная дерзость. Никто из смертных никогда не спрашивал… никогда не осмеливался…

Джоанна не сказала ничего из того, что могла бы сказать, на что ей давало право то, что было между ними.

— Я хочу посмотреть, — просто сказала она.

Долгий миг спустя Айдан ответил:

— Хорошо. Мы — эмиры, которые пришли помолиться за успех своего предприятия. Лучше будет, если ты будешь вести себя соответственно.

Ее улыбка была слишком озорной, чтобы он мог по-прежнему сердиться на нее, а важная походка Джоанны была точь-в-точь как у какого-нибудь сельджукского князька, исполненного чувства собственного достоинства. Один из мамлюков Айдана — не турок — хихикнул. Айдан оставил его и еще пятерых охранять лошадей. Остальные последовали за двумя высокими фигурами, которые вполне могли быть добрыми мусульманскими воинами, пришедшими помолиться в святом месте. По крайней мере, Айдану не нужно было притворяться человеком больше, чем обычно. Он все еще помнил реакцию Джоанны на его вид в великолепном новом плаще.

Мечеть для дома молитвы была столь же велика, как город. На галереях было полно торговцев: продавцы благовоний и хлеба устроили настоящую войну запахов, а книготорговцы, ювелиры и стекольщики рассыпали, подобно самоцветам, радужное сияние, вознося молитвы о ниспослании им покупателя. Западный минарет был полон святых людей, и чем выше они находились, тем святее считались, так что самый верхний, казалось, восседал прямо под небесами. Внизу читали суры из Корана мальчики, окружившие своих учителей, а вокруг первого в мире Корана стояла стража, и занавесь скрывала келью, где Айша, возлюбленная Пророка, хранила его живое слово, когда сам он был уже мертв. И над всем этим сама мечеть была подобна каменному саду: многоцветный мрамор на высоту в два человеческих роста, а выше — драгоценное сияние прекраснейшей в мире мозаики, на которой запечатлелся каждый город, где воссияла заря ислама, и было сказано, что не разрушится эта красота до конца мира.

Центр мечети был средоточием тишины и изысканной простоты, составлявшей сущность ислама. Зал молитвы был обширен и пуст, лампы были погашены, но чуть поблескивали в сумраке, меж колоннами сияли яркими красками толстые ковры, и золотые виноградные лозы обвивали михраб. Там было достаточно много людей, но все же они терялись в этом огромном пространстве, отданном во власть тишины. Кто-то где-то читал песнь из Корана.

Казалось более разумным, более естественным, сидеть на ковре подле колонны, лицом к молитвенной нише, и просто быть. Джоанна села рядом. Их не видел никто, кроме мамлюков, которым Айдан верил, и он сплел свои пальцы с ее. Она улыбнулась ему, быстрой улыбкой, мс обещанием оставить это на потом.

— Это святое место, — мягко произнесла она, — пусть даже это не наша святость.

Айдан кивнул. Это было так похоже на нее — понимать без слов. Они нуждались в том, чтобы прийти сюда. У Айдана не было дара предвидения, но поскольку он был тем, кем он был, он знал, что им не испытать вновь такого покоя.

Он едва не схватил ее в объятия, чтобы удержать ее, и этот час, и все, что им предстояло потерять. Она отвернулась от него; она была захвачена святостью этого места. Когда-то оно принадлежало римлянам; потом христианам, и в ту пору оно было полно молитв и греческих ритуалов. Теперь оно принадлежало Аллаху.

Айдан поцеловал ее пальцы, один за другим. Джоанна улыбнулась, хотя и не взглянула на него. Ее пальцы погладили его щеку.

Исхак увидел их через всю мечеть. Сначала он подумал, что глаза обманывают его. Мамлюки в своих алых плащах были хорошо видны, но двое в середине колыхались и плыли, словно миражи в горячем пустынном мареве.

Но это было только потому, что они были одеты в черное, а в зале царил полумрак, и Исхак решил проследить за ними. Сосредоточившись на этом, он ясно рассмотрел, что одним из них был Айдан. Мимолетно Исхак подумал, кто же был другой. Быть может, еще один франк; или кто-нибудь из Дома Ибрагима.

Исхак не мог сдержать вздох облегчения. Он старался, так старался, позабыть то, что знал, и до сих пор это ему удавалось. Он никогда и не думал выдавать франку свой семейный секрет.

Но завтра франк уезжает. Возможно, он никогда не вернется обратно. Исхак не собирался — разве что как дитя, желающее того, что не может получить, и знающее об этом — просить франка взять его с собой в караван. Надо было думать о семье, о Масуде и о султане.

Но франк был гостем Исхака, и Исхак считал, что они были друзьями. Франк был необычен, великолепен и способен на озорные проделки более, чем любой другой из всех, кого знал Исхак. Исхаку было жаль расставаться с ним.

А если он погибнет потому, что Исхак не предупредит его…

Нет, рядом с франком был не мужчина. Хотя она была столь же высока, как мужчина, и уродлива на безошибочно франкский манер. И бесстыдна. Держать мужчину за руку здесь, в самом доме Бога…

Франки вообще не знают приличий.

Исхак вздрогнул. Его желудок сжался плотнее, чем его кулаки. Люди говорят, что франки слишком бледны для каких-либо сильных чувств, что их нрав холоден и тускл из-за сырого климата и питания мясом нечистых животных. Но не у этих двоих, понял Исхак. Они были непристойно-чувственны.