Аламут
Шрифт:
Айдан поднял глаза и увидел незнакомое лицо, но глаза он узнал, темные, ясные и молодые среди морщин старости. Госпожа Хадижа откинула свою вуаль; она опиралась на тросточку, но легко, без дрожи в руке или в теле.
Она поманила его, и Айдан не решился ослушаться. Он не хотел покидать комнату, и она остановилась у внутренней двери, откуда тянуло прохладой воды и долетали брызги фонтана из внутреннего дворика.
Она села у порога на матрац, с которого, Айдан смутно помнил, он согнал его обитательницу. Резким жестом Хадижа усадила его рядом с собой.
— Расскажи мне все, — приказала
Она знала — или подозревала — почти все. И она была непреклонна. Он сказал ей правду:
— Моя госпожа была со мной. Ассасин нашел ее там и нанес удар.
— Я вижу, — отозвалась Хадижа. Она смотрела не на Джоанну, а на Айдана.
Он посмотрел на себя. Он почти не испачкался, кроме руки, сжимавшей кинжал. К некоторому удивлению, он вспомнил обжигающий поцелуй клинка. Длинный разрез, тонкий, как волосок, пересекал его бок. Кровь почти не текла. Порез слегка саднил; Айдан осознал это, и сразу же забыл о нем опять,
— Знаешь ли ты, госпожа моя, что раб Масиафа — женщина?
Хадижа медленно кивнула.
— А, — промолвила она, — ифрита. Я боялась этого; я молилась, чтобы это было не так.
— Ты знала? — воскликнул он. — Ты знала, и не сказала мне?
— Я не была уверена, — ответила она. — Но да, я знала о ней. Она стара, сильна, и никогда не знала промаха в убийстве.
— До нынешней ночи.
— Молю Аллаха, — промолвила Хадижа. — Такова сила желания Синана, что он обнажил самое смертоносное свое оружие.
— Если бы я только знал, — сказал Айдан. Из глубины его существа поднимался крик; он загнал его обратно. — Я видел ее. Она преследовала нас. Она говорила со мной. Она назвала меня тем, кем я был — Халид, «Чужеземец». Я принял ее за одну из моего племени. Мне и не снилось, что это может быть она… кто…
— Ты не первый мужчина, чьей роковой слабостью оказалась женщина. Или две.
Его лицо вспыхнуло.
— Если в этом есть бесчестье, то оно только мое.
— А дитя — он тоже твое?
Кровь отхлынула от его лица.
— Откуда ты знаешь?
— Женщины всегда знают, — ответила она и вздохнула. — Я была достаточно глупа, чтобы надеяться… Неважно. Я не мужчина этого Дома, чтобы защищать его честь сталью. Но мои попытки защитить тоже не привели к успеху. Не пытайся лгать мне. Я знаю, что каждый из вас искал другого.
— Еще час, и я устремился бы искать ее.
— Несомненно. Еще час, и ты нашел бы ее. Мертвой.
Это было не одобрение. Но это было в некотором роде прощение. Он склонился перед нею.
— Значит, ее не накажут?
— Разве она не достаточно наказана?
Руки Айдана болели. Он сжимал кулаки, и ногти глубоко впились в ладони.
— Это меня следует наказывать, и это я потребую плату за ее кровь.
— Ты много на себя берешь.
Он улыбнулся почти нежно.
— Но ты видишь, никто другой этого не может. Теперь я по крайней мере знаю убийцу в лицо. И могу вести охоту всерьез.
Это не должно было испугать ее, но она кивнула:
— Ты скоро выезжаешь.
— Сейчас.
— Ничего еще не готово, — возразила Хадижа.
— Есть лошади, — сказал Айдан, — разве не так? Есть еда, вода и вьючные животные, чтобы везти это все.
— Твои проводники… твой караван…
— Я сам могу проводить
себя. Караван будет только задерживать меня. — Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание. — Госпожа. Я медлил не из благоразумия и не ради сделки, а только ради моей госпожи. Да, слабость, и роковая. Если я снова потерплю неудачу, как терпел неудачу во всем с тех пор, как пересек море, то, быть может, Бог будет милосерден и убьет меня за мою глупость.Хадижа посмотрела на него долгим глубоким взглядом. Она видела то, что он отлично знал. Он был спокоен. Его сознание было ясным. Он прекрасно знал, что делает. И он был совершенно безумен.
Он встал и низко поклонился, так низко, как только мог кланяться франк и принц. Он ничего не сказал. Какие бы обещания он ни давал, она знала так же хорошо, как и он: какие из них у него была надежда исполнить, а какие были только надеждой за гранью разума.
К этому моменту гречанка-знахарка почти закончила свое дело. Джоанна лежала на матраце, и теперь скорее была погружена в глубокий сон, чем находилась без сознания. Тонкая глубокая рана была перевязана, в ней была оставлена трубочка, а под нее подставлен сосуд, чтобы собрать все, что еще может вытечь; вся кровь из раны уже была удалена. Айдан склонился и поцеловал Джоанну, не заботясь о том, кто это видит, а потом повернулся прочь.
И снова он прошел через весь дом. И снова никто не остановил его. В этот раз никто и не пытался. Его комната была пуста, если не считать воспоминаний. Ни стражей, ни мамлюков, ни даже слуги. Он тщательно оделся в чуждую одежду, ставшую самой привычной: бедуинские одеяния, свежевыстиранные, но носящие неизгладимый отпечаток пыли, солнца и пустынных просторов. Он привезет их обратно домой, а вместе с ними свой меч и два ножа. Один выкованный им самим. Другой — освященный кровью Джоанны.
Он выглядел великолепно диким, возвращаясь тем же путем, каким пришел, он был похож на пустынного бандита, за которого принимали его бездельники в приемной атабека. Он мог бы дать им предмет для разговоров.
В гареме почти ничего не изменилось, разве что стало тише, меньше похоже на голубятню, куда залетел ястреб. Возвращение ястреба было встречено большим спокойствием и меньшим количеством лиц. Ему было все равно. Он хотел видеть только одно лицо, и это лицо никогда не закроют от него вуалью.
Она пришла в себя, на что он даже не осмеливался надеяться. Знахаркин евнух, поивший ее каким-то снадобьем — вино, густое от пряностей и чего-то темного, сладкого, навевающего сон — поднял глаза, но не прервал своего занятия. Его глаза были огромными, словно глаза святого на мозаичной стене, и совершенно спокойными. Можно было утонуть в этом спокойствии.
Айдан позволил своей душе разжаться, засиять золотым пламенем. Отблеск этого пламени был заметен на нем, когда он преклонил колени у ложа Джоанны. Она нахмурилась, глядя на него снизу вверх.
— Я трусиха, — произнесла она.
Она по-прежнему могла изумить его, даже насмешить: это был смех со слезами, оттого, что она была жива, и хмурилась, и была непредсказуема.
— Я трусиха, — настаивала она. — Один маленький кусочек боли, и я убегаю, прямо в темноту.
— Так поступило бы любое мудрое существо, — ответил Айдан.