Алба, отчинка моя…

Это говорят «пришельцы», люди из другого мира, но угроза существованию мира вековых равных ценностей, где главенствует «роевое» начало (все врозь и все вместе), где высшая культура — это культура чувств, — такая угроза в голосах «племени младого, незнакомого» звучит явственно. И предвещает — может быть, уже скорый — конец «горизонтального» жизненного уклада и «возвышение» его по вертикали ценностей иерархических, где что выше, то и ценнее и где понятия «ценность» и «цена» превращаются в тождественные. Некая угроза для демократизма села Ааму чувствуется в поведении выросшего до почтальона бывшего пастуха Ангела Фарфурела, в котором бесовского, конечно, больше, чем ангельского, ибо тот, кто готов «душу отдать за мотоцикл», утрачивает человеческое естество. Но безродный Фарфурел — тоже своеобразный пришелец в селе Ааму и не так опасен. Он — вроде бородавки на здоровом теле. Другое дело — Тудор. Он свой, но уже ставший чужим. Вот этот может разрушить. Что именно? Все. Его понимание ценностей человеческих сформировалось в мире «вертикальном», и он не в состоянии уразуметь, что заставляет его родственников в смерти Георге Кручану находить все новые и новые загадочные моменты и пытаться понять, что за человек был этот Кручану. Как за спасительную соломинку хватается Тудор за легенду об атамане Хынку, который был якобы предком Георге: ценность Кручану как личности резко увеличивается благодаря родству с исторической фигурой атамана. Рассуждение Тудора по этому поводу есть характеристика сознания, в котором для живущего простой трудовой жизнью человека нет оценки выше нуля:

«С одной стороны, простой смертный, колхозник Кручану. С другой — неизгладимые свидетельства славы былой. И все же что-то общее есть между ними! Кто же из нас с малолетства не мечтает о славе и подвигах! А живем мы чаще всего в наивной и мелкой суете повседневности, ненавидя или любя ближних своих: соседа, жену, любовницу, милиционера или какого-нибудь там Василе Кофэела… И помираем мы, как правило, тоже примиренные с прожитой нами жизнью и с мыслью примерно такой: „Какая там, к черту, слава? Живешь, как трава, так же и увядаешь. Неужели это истина?“»

Это рассуждение прекрасно дополняется рассказом Тудора о приятеле его, Гарике Хлябинском, который прославился тем, что за любовь к корриде (всякая на свете есть любовь!) «одна прогрессивная миллионерша напечатала его фамилию на афише, среди известных матадоров Испании!» Гарик обещал Тудору приехать на свадьбу и устроить в селе показательную корриду…

Ценностная ориентация Тудора Бузэу решительно отличается от той, какая сложилась у его родственников, не бывавших не только в Испании, но и в Кишиневе, и не испытывающих ни малейшего неудобства от такого своего географического невежества.

Не случайно Тудор посягает на народные обычаи и обряды: его «новое» сознание рождено жизнью, иной, чем жизнь далеких и ближайших предков. И в этом сознании непримиримость к «инаковому» толкает к действию силы разрушительные…

«…Иногда мне кажется, что другой теперь пошел „сорт людей“. Исхожу, конечно, из собственных впечатлений».

Дедам и родителям нашим свойственны были труд, послушание и умеренность, а сейчас сын может схватить отца за грудки: «Хватит учить, я сам ученее тебя!» Наблюдал я в родном селе такую сценку: стоит мой шестнадцатилетний племянник посреди двора и тягает двухпудовую гирю. Мать в это время картошку пропалывает в огороде, просит: «Помоги, Ленечка!» А он в ответ: «У меня домашнее задание, мама, готовлюсь по физкультуре!»…

И не в том беда, что подрастает еще один бездельник. Настоящая беда в том, что формируется сознание, в котором диалектическая первооснова жизни (все вместе, все врозь) распадается и остается только: все врозь…

Эти «горькие истины» Василе Василаке горьки для всех.

Так из чего же этот мир?

Из людей и из любви.

Но дальше следует вопрос, с которого начинается любое исследование жизни: что представляют собой люди и что есть их любовь?..

Валерий ЛЫСЕНКО