Алба, отчинка моя…
Шрифт:
— Ну, а теперь куда? Опять в буфет? Или к любви своей первой? Опять до полуночи? — сердилась жена.
А он:
— Тихо, жена… Люди ведь слышат. Какой тебе буфет померещился? Какая любовь? Пойду посмотрю, что там слышно в правлении.
А она тогда мягко:
— Ну-ка сядь, хочу сказать тебе что-то.
И клала голову его себе на колени, будто он маленький, и рассказывала длинную сказку без начала, без конца, которую нам все же с какого-то места, да надо начать.
— …И тогда человек пошел к всевышнему и сказал:
«Боже, я все понимаю и во всем разбираюсь. Одно мне только непонятно: если ты создал меня
Услышав это, Бог нахмурился и спросил:
«Кто ты такой?»
«Человек».
«И что ты хочешь от меня?»
«Хочу знать, зачем я умираю».
«Спроси у своих детей».
«А если я не знаю, откуда моим детям знать?»
«Так пусть они узнают у своих детей».
«А где дети моих детей отыщут ответ?»
«А на что я дал тебе жен…»
Слышь, муженек? — и взглянула женщина на мужа, а он уже и заснул. А когда открыл глаза, чтобы спросить: чем же кончилась эта сказка? — глянь, а на улице уже белый свет. И наваливались на него другие дела и заботы, так что откладывал он сказку опять до вечера.
Вот так в конце концов женщины брали верх, и теперь все мужья, умники, сидели дома. Пришло время, и сами женщины посылали их туда-сюда, они же, отученные, даже с места не двигались.
Она:
— Сидишь пнем у печки, провонял мне всю душу! Цигарка за цигаркой… Нет чтобы пойти да посмотреть, как там мамина коза! Или ждешь, чтоб я пошла? Смотри, пойду я, тогда уж покажу этим Ангелам да Архангелам! Утром послал ребенка со скотиной вместо того, чтоб самому поговорить с пастухом, вот он и видит, какие вы дураки, ты да Серафим…
Он (затягиваясь цигаркой):
— Угу. Хм, ничего… — И прикуривал от той цигарки другую. — Да помолчи ты, дурная, а то я сейчас думал, а ты помешала…
…Так что и в этот вечер опять довольно много мужчин было в правлении.
— Привет, Серафим, — поздоровались они. — Ты по какому случаю?
— Да так, всякое…
И он смутился и забыл, что у него шапка в руках, и, когда вошел в кабинет председателя, забыл ее повесить. А тот, занятый своими делами, счетами-расчетами, даже не замечал, кто заходит, кто выходит, ибо должно было быть собрание и комната была полна дыма и людей.
— Где тебя черт носит? — удивился Настас-бригадир, первый увидев Серафима. — Посылал одного за тобой — пришел без тебя. Послал двоих — те ни с тобой, ни без тебя. Пошел сам и встретил твою жену. — И вдруг, понизив голос, зашептал ему на ухо: — Скажи правду: правда, что разводишься? Они не знают, а то начнут теребить, — и бригадир покосился на тех, за столом.
Справа от председателя сидел милиционер, слева — два лесника, важные, как индюки, ибо пришли сюда в интересах службы.
— Вот и Серафим, Михаил Иванович! — крикнул радостно Ангел.
Посмотрел председатель на Серафима и говорит:
— Ну, рассказывай, товарищ, что случилось, что там с вами?
— А я знаю?.. — искренне удивился тот. — Узнаю, если вы мне скажете, — и пожал плечами. — Вот, бадя Настас вам сказал… — И вдруг Настасу: — А что она вам сказала? Что я ей сделал плохого? Что я ей сказал? Я даже дома еще не был… — И вдруг поднял глаза к потолку — Мама, мама! Теперь ты видишь, что со мной?!
Долго-долго смотрели собравшиеся на него: «Говорит вроде хорошо, да о чем?» А тут Ангел прикурил от своей зажигалки, и из нее раздалось: «Пусть всегда будет мама!», и это отвлекло всех, и они так и
не поняли, что происходит, и тогда председатель прервал тишину:— Ну так что?
Молчит Серафим, а один лесник говорит поспешно:
— Давайте подпишем акт, и конец. — И вздохнул: — Уже полночь, а лес у меня один-одинешенек.
Поворачивается председатель к леснику:
— Если я подпишу, он должен платить… — И снова к Серафиму: — Брат ты мой, скажи мне, как же это случилось? Мы дом тебе дали, мы тебя в село перевели, думали, ты будешь примерным колхозником…
— Могу добавить, — вмешивается в разговор бригадир. — Это точно, Михаил Иванович, с тех пор, как он женился — нет Серафима-парня! Эх, знали бы вы, какой работяга был, горячий — чисто спичка!
Качает головой Поноарэ: «Что правда, то не кривда, и я вижу, и я чувствую, а думаете, понимаю?»
Видит все это милиционер и давай быстро записывать в протокол:
— Скажите-ка, товарищ, это вы ходили сегодня со стадом?
Кивает головой Серафим: да.
— И это вы повели скотину по большому оврагу?
Кивает Серафим: так это.
— И вы разбили там кирпичи?
— Ага, — кивает Серафим. — Только не я, как вы говорите: «Вы», «вы», а скотина…
— А у вас глаза есть? — возмущается милиционер.
— М-да… — привычно говорит Серафим.
Теперь и председателю надоели все эти разговоры с Серафимом. Говорит он:
— Ну?
И Серафим со своей стороны:
— Что?
— Дорогой мой, ну скажите: разве это красиво? Смотрите, сколько всего наворотили…
Как проняли эти мягкие слова Серафима! Чуть ли не всхлипывает:
— Если нет у меня счастья, то и нет его… Михаил Иванович! Думал я, добро делаю — с добром встречусь. Думал — сколько солнца, столько тени, столько зелени — все лес!.. Грешно ведь… А у меня во дворе что? Ничего!
Тут уж никто не понял, чего хочет этот Серафим… «Лес, солнце, тень, зелень…»
— А еда у вас есть, жить есть на что, одеться есть во что?
Слова эти совсем огорчили Серафима:
— Да речь не об этом… Потому что есть у нас язык, и мы говорим, пишем, бьем себя кулаком в грудь… А я теперь думаю, эх! — И он махнул рукой и вдруг просветлел — Понял я… Ох! Теперь я вижу, что маму свою подвел, и жену обманул, и Аписа… И деда Захария обидел, и вас, и Фарфурела… Эх, что мне еще сказать? — И опустил глаза. — Вижу теперь: все за меня и все мне хотят добра… — И по-человечески всем поклонился: — Прошу, простите меня!.. Эх, до чего хорошо сказал этот Штраус, мэй, мэй!..
— Кто, кто? — интересуется Ангел.
Молчит Серафим, а милиционер объясняет:
— Да тот, с кирпичами… — И Серафиму: — Вот так-то, товарищ, понимать надо…
— А я что сказал? — радуется Серафим. — Если я добр, то, конечно, добр. Не видите?
— Вы свободны, — разрешает ему председатель.
Открывает Серафим дверь, выходит. Собрание вот-вот начнется — глядь, а он, Серафим, и не вышел. То ли не выходил, то ли вернулся. Только не говорит, а мается.
— Что с вами? — спрашивает его председатель. — Пожалуйста, я вас слушаю…