Альбер Ламорис
Шрифт:
Итак, мы видим, что фильм «Красный шар» построен по законам классической трехчастной сонатной формы; что каждый из трех дней, в течение которых он развивается, создает завершенный круг, цикл, и это–то и вызывает ощущение «круглости» фильма, его неделимости, законченности, о которых пишет Лепроон.
Можно рассмотреть построение «Красного шара» и с точки зрения классической драматургии. Развитие фабулы в драме происходит так: сначала экспозиция темы — потом ее завязка — потом кульминация — и потом ее развязка. В «Красном шаре» экспозиция — это знакомство Мальчика и Шара; завязка — это преследование Шара; кульминация и развязка — это гибель Шара и бунт всех парижских шаров. Кроме того, в «Красном шаре» соблюдены три единства классической драматургии: единство места (все происходит в одном квартале Монмартра),
Вот почему «Красный шар» смог вместить в себя так много: всякий раз идеи, ассоциации легко и строго укладываются в строгую, классическую форму, ясную, но не навязчивую, умную, но не рассудочную, «круглость» которой абсолютно соответствует главному, идеально круглому герою (когда герой погибает, круг размыкается), построение, непрерывность действия которой соответствует естественному, логичному, непреложному развитию этой сказки.
«Красный шар» продолжает французскую традицию ясности, порядка, меры, при том что внутри себя он напоминает по ритму движение шара — неуловимое, незакрепленное, неочерченное. При строгости формы внутри себя «Красный шар» свободен, как «легкое дыхание».
Легкое дыхание… Нигде не чувствуешь его так полно, как на картинах импрессионистов, это дыхание природы, это дыхание жизни. В картинах импрессионистов ничто не застыло, все живет, все дышит в переливании бесчисленных тонов и красок, цвета и света. Кажется, нужен еще миг, чтобы от дуновения ветра затрепетала листва, зашевелилось сено в стогу; еще миг — и сделает шаг навстречу нам Жанна Самари; кажется, идет толпа по бульвару Капуцинок, движутся кареты по Оперному проезду; но и люди, и кареты, как природа, все же очерчены, закреплены.
Если попробовать остановить кадры «Красного шара», мы увидим, что каждый кадр завершен в себе, каждый остановившийся кадр — это законченная картина. Режиссер не снимает героев ни крупным, ни средним планом — только общим, так что в каждом кадре Шар и Мальчик даны полностью, сверху донизу (это имеет еще один смысл: крупный план предполагает всегда какую–либо эмоцию, он ее даже вызывает; режиссер же не хочет, чтобы на лице Паскаля было какое–либо определенное выражение, он не хочет, чтобы Паскаль играл, как в «Белой гриве», снимавшейся на разных планах, в том числе и на крупных, играл Ален Эмери). А раз режиссер снимает фильм только на общих планах, ему не нужно один кадр дополнять другим, не нужно сравнивать одну деталь с другой, а часть — с целым; здесь только целое, как в живописи, целое идет за целым, и благодаря целостности показа и восприятия, благодаря незаметно движущейся камере, которая «переливает» кадр в кадр, и возникает ощущение того, что сказка сливается с реальностью, становится реальностью, и есть, когда мы смотрим фильм, сама реальность.
Выше говорилось: остановившийся кадр «Красного шара» завершен, воспринимается как картина. К этому надо добавить: как картина импрессионистов. Ибо внутри даже остановленного кадра все полно жизни, движения и ничто не закреплено, ничто не прочерчено — ни взрослые, ни Париж с его зыбким, дымчато–коричневым, серо–сиреневым, лиловатым фоном — ничто, кроме Мальчика и Шара.
Мы не запомнили лица учителя, перед глазами только его сухопарая фигура, черная, нелепая, подпрыгивающая, которая появится лишь для того, чтобы запереть Мальчика и вскоре освободить его — ибо ни Шар, ни Мальчик не могут находиться без движения, взаперти, и если лишили свободы одного, другой обязательно спасет его (так сделал это мальчик, отвязавший шар от фонаря, так сделал это шар, освободивший мальчика от школы и от мессы в церкви). Не запомнилось и лицо мамы Паскаля — в памяти остался только жест, которым она вышвыривала Шар из квартиры. Только выражение зависти и злости на лице осталось от мальчишек, убивших шар. Все даны намеком, деталью, а Мальчик и Шар даны в полную силу.
Режиссер почти никогда не показывает своих героев рядом со взрослыми или в глубине кадра, он даёт их в кадре почти всегда абсолютно, на переднем плане. Мальчик и Шар в кадре единственные, единственные в этом, и в следующем, и через кадр — мир сейчас в них, как весь мир, когда мы смотрим на картину Ренуара, в его «Девочке с прутиком».
Мир в маленьких, в детях: в девочке с обручем, рядом с которой растут цветы; в девочке с голубым шариком, которая идет по улицам Парижа; в Паскале и Красном Шаре. Вот почему, когда один кадр снова будет сменять другой, так просто, так естественно пойдет эта сказка: ведь сказка — из страны детства, а дети в фильме и даны как единственные и реальные обитатели Парижа; а то легкое, колеблющееся дыхание жизни, дыхание природы на картинах импрессионистов, где все живет и всё же остановлено, в кино, в «Красном шаре» Ламориса, воплотилось, ожило по–настоящему. Много ли надо шару, чтобы он полетел? Да почти ничего. Только воздух, легкое его колебание, легчайшее его дуновение. Пошли кадры, и шар ожил, шар полетел, а то, что он полетел не вверх, как обычно вверх летят выпущенные из рук воздушные шары, а за мальчиком Паскалем — это и есть та сказка, к которой нас подготовили, в которую нас ввели с первого же кадра — реального и нереального, волшебно простого и сказочного.На пустынной, еще не проснувшейся улочке, где словно туманом приглушены ее бесконечные оттенки и полутона, висит на фонаре ничем не скрытый, ничем не приглушенный, неизвестно как сюда попавший, ждущий мальчика по имени Паскаль ярко–красный, круглый, живой воздушный шар.
«Красным шаром» кончился большой этап творчества режиссера, его работа (на много лет) в области короткого метража; завершилась и своеобразная короткометражная трилогия Ламориса. Один из героев этой трилогии — ребенок. Конфликт составляющих трилогию фильмов «Бима», «Белой гривы», «Красного шара» — борьба ребенка за своего друга: ослика, лошадь, шарик. Эта борьба растет от фильма к фильму, и от фильма к фильму меняется ее исход.
В «Биме» герои остаются вместе на волшебном острове.
В «Белой гриве» герои плывут, изгнанные с земли, к волшебному острову.
В «Красном шаре» герои уже разлучены: один, расстрелянный, остается на земле, другой улетает в волшебный мир воздуха. Ламорис снимает грустные сказки. Земля не дает радости его героям. Бегство, уход героев с земли на поиски волшебного острова, который они явно не находят, ибо в каждой новой сказке их снова преследуют и вынуждают его искать, — вот судьба мальчика и ослика, мальчика и лошади, мальчика и шариков (недаром С. Юткевич сравнил эти концовки с концами чаплиновских фильмов. Чаплин почти каждый раз уходит: вдвоем — «Новые времена» — или один — «Цирк», — но, изгнанный из большого города, уходит по неизвестно куда ведущей дороге).
Герои Ламориса живут не в изолированной стране. Сказка естественно и просто вытекает из идущей своим чередом жизни.
Идет обычная жизнь в одной из восточных стран, где пользуются ослами рыбаки, живодер, воры, а рядом тех же осликов дают для компании маленьким мальчикам.
Идет обычная жизнь в степях Камарга — манадьеры ловят диких коней, — а рядом возникает дружба между мальчиком и непокорившейся лошадью.
Идет обычная жизнь на улицах Парижа — спешат прохожие, не способные ничего заметить, — а рядом летит за маленьким мальчиком сказочный красный шар.
Сказка идет просто и естественно, почти без слов. Ламорис кладет в основу фильмов те события, которые можно передать только в пластических образах (здесь его снова можно сравнить с Чаплином. Свои истории Чарли Чаплин всегда рассказывает без слов — взглядом, жестом, мимикой, пластикой тела). Все более и более сжатой от фильма к фильму становится форма изложения: «Бим» идет 60 минут, «Белая грива» — 45, а «Красный шар» — 34 минуты; сказка постепенно отходит от комментариев, от реплик, делается тоньше, естественнее.
Три эти короткометражки — «Бима», «Белую гриву» и «Красный шар» — можно назвать притчами. В форме сжатой и соответствующей облику его героев, с символикой особой, но доступной и ясной, они, одна за другой, рассказали об удивительном мире, который создал режиссер, о мире, который существует на самом деле, и о том, что произошло, когда эти два мира столкнулись.
Вот эти специфические свойства фильмов Ламориса, его современных киносказок, и определили их огромный успех.
«Белую гриву», — рассказывает Лепроон, — показывали королеве Англии, королю Греции, она пользуется успехом во всех странах мира…».