Альбом для марок

По бульвару Лялечка гуляла, да-да, Атаманов много Ляля знала, да-да, Своей талией пушистой, Своей юбкой золотистой Ляля атаманов привлекала, да-да.

Сексуальный фольклор обстоял нас с рождения. С каждым годом он делался громче, грубей, неотвязней. При этом матерная сексуальность была не руководством к действию, а скорее – сказкой, ловкой выдумкой, ирреальностью:

– Мальчик, чего ты больше всего хочешь?

– Рогатку.

– А если нет рогатки?

– Тогда девочку.

– Что ты с ней сделаешь?

– Заведу ее в лес, сниму с нее трусы, вытащу резинку и сделаю рогатку!

И вот фольклор оказался самой жизнью. Он обращался прямо к той темной, густой и тягучей жизни, которая всколыхнула нашу телесность, разбередила душу и раздражила ум каждым прикосновением к действительности. От действительности хотелось зарыться в себе, от разбухания и брожения внутри хотелось бежать сразу во все стороны.

Шурка был уличный, я домашний. И все-таки – оба —

Сидели мы на крыше, А может быть, и выше, А может быть, на самой на трубе.

В который раз потрясенный Шурка пересказывал мне, как его одноклассник буднично сказал однокласснице: – Варька, пойдем поебемся. – И одноклассница буднично ответила: – Не, назавтра столько уроков задали… – Это была земля, это было естество. С нашей крыши мы не могли ни опуститься до земли, ни возвыситься до естества. Не хватало воли и воображения. Подавляющее большинство наших сверстников находилось в том же параличе.

Про нас презрительно: – Еб глазами, носом спускал.

Сами мы острили: полоумные мы ребята, половой у нас ум.

Но сознание/подсознание, равно как и эстетическое чувство, препятствовали подчинению телесной тяге. Каждый спасался как мог. Днем занятий хватало. Мы с Шуркой, распространившись на ближних соседей, вовсю менялись марками и монетами.

Шурка вгрызался в схемы, рассчитывал и паял/перепаивал свое и чужое.

Я корпел над стихами – брал выше, а получалось ниже, чем в школе:

Светляки озарили росу, Ухнул филин в далеком лесу, И от дальних и ближних озер Слышу я удивительный хор — Пенье эльфов, русалок, сильфид Гимном чудным над миром летит…

Читал запоем. Гимназическая хрестоматия по истории литературы и История дипломатии успокаивали. Виконт де Бражелон и Бегущая по волнам относили в прохладные дали. Прощай, оружие и Дикая собака динго тревожили. Хулио Хуренито и Заложники Гейма распаляли, но я не захлопывал их и не откладывал в сторону.

Каждой ночью мы оказывались наедине с самими собой.

Солнце, воздух, онанизм Укрепляют организм, Уменьшают вес мудей И охоту на блядей.

Откуда-то было известно, что дрочит девяносто девять процентов старшеклассников. Девочек тоже смутно подозревали.

Девяносто девять или не девяносто девять, к дрочбе, суходрочке, сухому спорту – равно как и к дрочунам, то есть к самим себе, общество сверстников относилось с иронией:

– За что в эсэсэр карается онанизм? – За связь с кулачеством и расточение семенного фонда.

С недоумением или залихватскостью – из Пушкина:

– Жена не рукавица.

Или, ссутулясь и глядя мудро, как Гоголь:

– Зачем жена, когда есть правая рука.

Или – грудь колесом и руку вперед, как Маяковский:

Вперед, онанисты, кричите ура! Ваши дела налажены: К вашим услугам любая дыра, Вплоть до замочной скважины!

Обозначение полной нелепицы: диссертация о значении онанизма в лунных затмениях.

Я тяжелел, пух, не спал – и однажды под утро проснулся в лужице. Перепугался: болезнь? Ничего не болело, на душе было бодро.

Шурка растолковал:

– Это так и должно быть. Явно, поллюция. Норма! Представляешь, если бы следы оставались? Оранжевые!

Не наш, взрослый фольклор давал нам понять, что любую трудность на свете легко обратить в смех.

– Генерал милиции приводит к себе дешевку: Говорит: – Ты подожди, я сейчас. – И ушел в соседнюю комнату. Долго нет. Ей интересно, она заглянула в замочную скважину, а он там приставил наган и шипит: – Стой, стрелять буду!

– В Германии офицер говорит ординарцу: – Увидишь немок, так ты их игнорируй. – Вечером спрашивает: – Ну как, игнорировал? – Так точно, игнорировал в задницу.

Игнорировать в задницу стало ходячим выражением.

После войны Москва покрылась белыми жестяными табличками с черными и красными текстами: ТРИППЕР, СИФИЛИС, ПОЛОВОЕ БЕССИЛИЕ плюс врач и адрес. Чемпионская висела на Неглинной рядом с Музгизом: ВЕНЕРИЧЕСКИЕ БОЛЕЗНИ В ЭТОМ ДОМЕ.

Если красавица на хуй бросается, Будь осторожен — Триппер возможен.

И еще – был на грани действительности и химер фасцинирующий, не дающийся в руки артефакт, который…

Зимой сорок первого – сорок второго, на Капельском, во дворе, мальчишка напяливал на палец нечто, что мне напомнило с детства знакомый напальчник. Он надул – и оно не показалось воздушным шариком. Я обмирая спросил, что это.

– Это от женщины, – и он убежал.

…Юлькибернаров пасынок поведал, что когда не хотят, чтобы были дети:

– Надевают, не помню точно, как называется, кажется, имитатор.

Школа – удельнинская, московская – уточнила:

Пошел козел в кооператив, Купил козел презерватив…

Гибрид гимназии и борделя – пародия на арию Ленского:

В вашем доме, В вашем доме Я впервые без гондона…

Пародия на маяковское Нигде, кроме:

Если хочешь быть сухим В самом мокром месте, Покупай презерватив В Главрезинотресте! Пародия Гоп-со-смыком: Мама, я пекаря люблю, да-да, Замуж за пекаря пойду, да-да, Пекарь делает батоны И меняет на гондоны — Вот за что я пекаря люблю! да-да!