Алеф

После моей выходки на вечеринке у Хиляль заметно испортилось настроение. Издатель яростно спорит с кем-то по телефону, и Яо объясняет мне, что речь идет о проблемах с дистрибуцией. Троица приглашенных читателей застенчиво помалкивает.

Мы заказываем напитки. Один из читателей предупреждает, что здесь принято мешать сибирскую водку с монгольской, и за невоздержанность придется заплатить жестоким похмельем. Как бы то ни было, нам всем нужно выпить, чтобы разрядить атмосферу. Мы пьем стопку за стопкой и еще до того, как принесли закуски, заказываем вторую бутылку. Читатель, предупреждавший нас о местной водке, не хочет быть единственным трезвым за столом и под наши аплодисменты опустошает три стопки разом. Все оживляются, и только Хиляль, выпившая не меньше других, сохраняет мрачный вид.

– Этот город – жуткое место, – говорит читатель, призывавший нас к воздержанию. От выпитого глаза его наливаются кровью. – Посмотрите на улицу.

Деревянные дома с резными фасадами – зрелище по нынешним временам и вправду редкое. Похоже на музей под открытым небом.

– Я говорю не о домах, а об улице.

Да, качество мостовой оставляет желать лучшего, а в воздухе порой чувствуется запах канализации.

– Эту часть города контролирует мафия, – заявляет читатель. – Они скупают землю, чтобы построить очередной уродливый офисный центр. А чтобы жители не артачились и продавали свои дома за бесценок, мафия не дает улучшать жизнь в районе. Этому городу четыреста лет, раньше сюда приезжали купцы из Китая, здесь добывали алмазы, золото и выделывали кожу, а теперь мафия прибрала все к рукам, и даже правительство ничего не может поделать...

Мафия – слово интернациональное. Издатель по-прежнему орет на кого-то по телефону, редакторша жалуется на скудное меню, Хиляль делает вид, будто она вообще на другой планете, и только мы с Яо замечаем, что компания за соседним столиком с интересом прислушивается к нашему разговору.

Паранойя, чистой воды паранойя.

Читатель продолжает пить и клясть судьбу. Двое других дружно ему поддакивают. Ругают правительство, дороги, аэропорт. Любой из нас и не такое может порассказать о своем родном городе, с той лишь разницей, что все сказанное не будет подкрепляться словом «мафия». Чтобы переменить тему и заодно порадовать Яо, я завожу разговор о местных шаманах. Однако молодые люди тут же начинают говорить о «мафии шаманов» и «туристической мафии». Появляется третья бутылка сибирско-монгольской водки, и русские начинают говорить по-английски о политике, то ли чтобы я их понимал, то ли чтобы не поняли люди за соседними столиками. Издатель наконец убирает мобильный и присоединяется к дискуссии, редакторша вставляет реплики, Хиляль по-прежнему молча осушает стопку за стопкой. Только Яо, оставаясь трезвым и отстраненным, старается скрыть свою тревогу. Что до меня, то после третьей стопки я решаю больше не пить.

Тем временем паранойя грозит обернуться реальными неприятностями. Один из тех, что сидят за соседним столиком, встает и подходит к нам.

Незнакомец не произносит ни слова. Он молча смотрит на наших молодых читателей, и оживленная беседа затихает. Такого никто не ожидал. Мой издатель, слегка выбитый из колеи водкой и проблемами с дистрибуцией, о чем-то спрашивает по-русски.

– Нет, я ему не отец, – отвечает незнакомец, – но по-моему, этот юноша слишком молод, чтобы столько пить и рассуждать о делах, в которых ничего не смыслит.

Говорит он на безупречном английском, и произношение выдает в нем человека, учившегося в одной из самых дорогих английских школ. Голос его звучит спокойно и размеренно, в нем не слышится ни волнения, ни агрессии.

Только дураки бросаются угрозами, а другие дураки дают себя запугать. И в то же время когда кто-либо говорит таким тоном, этот тон сам по себе означает опасность, поскольку существительные, прилагательные и глаголы при необходимости могут перейти из вербальной стадии в стадию действия.

– Полагаю, вы выбрали не тот ресторан, – говорит незнакомец. – Еда здесь ужасная, а обслуживание и того хуже. Почему бы вам не поесть в другом месте? Я оплачу ваш счет.

Еда действительно не слишком хороша, выпивка вполне соответствует тому, о чем нас предупреждали, да и обслуживание не впечатляет. Впрочем, люди за соседним столиком едва ли беспокоятся о нашем здоровье и самочувствии: нас попросту выпроваживают.

– Пошли отсюда, – говорит молодой человек.

И прежде чем кто-то из нас успевает ему ответить, все трое исчезают. Незнакомец вполне удовлетворен и возвращается за свой столик. Напряжение понемногу спадает.

– А мне еда нравится, и уходить я не собираюсь.

Яо произносит это одновременно спокойным и угрожающим тоном; на первый взгляд, его вмешательство кажется бессмысленным: конфликт как будто исчерпан, у людей за соседним столиком были претензии только к моим читателям. Мы вполне могли бы мирно закончить трапезу. Незнакомец оборачивается и возвращается к нам. Один из его товарищей достает мобильный телефон и выходит на улицу. В зале воцаряется тишина.

Яо и незнакомец смотрят друг другу в глаза.

– Здешней едой можно отравиться насмерть.

Яо не меняет позы.

– Согласно статистике, за три минуты, пока мы с вами разговаривали, в мире умерли триста двадцать человек, а родились шестьсот пятьдесят. Такова жизнь. Я не знаю, сколько из них умерло от пищевого отравления, но наверняка были и такие. Одни умерли от продолжительной болезни, другие погибли в результате несчастного случая, сколько-то процентов были застрелены, какая-нибудь несчастная женщина скончалась родами, а ее дитя пополнило статистику рождений. Лишь тот, кто жил, умирает.

Человек с телефоном возвращается в зал, а незнакомец по-прежнему стоит у нашего столика с непроницаемым видом. Целую вечность никто не произносит не единого слова. Наконец незнакомец нарушает молчание:

– Ну вот, прошла еще минута. Еще сто или около того человек умерло и двести родились.

– Так и есть.

К нам направляются еще двое. Незнакомец кивком головы приказывает им отойти.

– Еда действительно паршивая и обслуживание так себе, но если вы предпочитаете ужинать именно здесь, я ничего не могу поделать. Bon app'etit.

– Спасибо. Но мы с радостью воспользуемся вашим предложением оплатить наш счет.

– Разумеется, – отвечает незнакомец, обращаясь к Яо и ни к кому больше. Он лезет в карман и, вопреки ожиданиям, достает не пистолет, а визитную карточку.

– Дайте знать, если вам понадобится работа или надоест то, чем вы сейчас занимаетесь. Мой бизнес расширяется, и мне нужны такие люди, как вы, те, кто понимает, что смерть – это не более чем статистика.

Он протягивает Яо карточку, пожимает ему руку и возвращается к своему столику. Ресторан постепенно оживляется, тишина сменяется гулом голосов, а мы с изумлением смотрим на Яо, героя, победившего противника без единого выстрела. Хиляль впадает в нарочитую веселость и старается вовлечь остальных в оживленную беседу о чучелах птиц и свойствах сибирско-монгольской водки. Выплеснувшийся в кровь адреналин заставляет нас слегка протрезветь.

Я должен буду воспользоваться ситуацией и спросить у Яо, что придает ему уверенности. А теперь я говорю:

– Знаете, меня поражает набожность русского человека. Коммунисты семьдесят лет твердили, что религия опиум для народа, но их пропаганда почти не возымела действия.

– Маркс решительно ничего не смыслил в опиуме, – заявляет издатель, вызывая всеобщий смех.

Я продолжаю:

– Нечто подобное случилось и с моей церковью. Мы убивали именем Господа, пытали именем Христа, мы считали, что женщины таят в себе угрозу обществу, и всячески подавляли их активность, занимались ростовщичеством, умерщвляли невинных и заключали сделки с дьяволом. И все же спустя две тысячи лет наша вера еще жива.