Алеф

– Именем Господа нашего изыди!

Воззвав к дьяволу, я непроизвольно нажимаю на рычаг, и позвоночник девушки выгибается дугой. Она с трудом сдерживает стон. Я немного отпускаю рычаг и ослабляю веревки.

Я непрерывно молюсь про себя, прошу Господа явить Свою милость. Когда тело минует первый порог боли, дух крепнет, обычные желания теряют свою силу, и человек очищается. Страдания проистекают от желаний, не от боли.

Я стараюсь говорить как можно мягче и убедительнее:

– Подруги тебе все рассказали, верно? Когда я поверну рычаг до конца, он вывихнет тебе руки, выломает плечевые суставы, порвет кожу. Не заставляй меня заходить так далеко. Признай свою вину, как это сделали остальные. Инквизитор отпустит тебе грехи, на тебя наложат епитимью, ты вернешься домой, и все пойдет как прежде. Святая инквизиция еще долго не вернется в наш город.

Произнося эту тираду, я украдкой поглядываю на писца, дабы убедиться, что он записал ее слово в слово, для будущего.

– Да, я признаюсь. Скажите, в чем мои грехи, и я в них покаюсь.

Я поворачиваю рычаг, совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы она закричала от боли. Прошу, не заставляй меня идти дальше, прошу, помоги мне и признайся наконец.

– Я не могу сказать, в чем заключаются твои грехи. Даже если они мне известны, ты сама должна признаться в них.

Девушка начинает говорить то, мы хотим услышать, избавляя себя от пытки и обрекая на смерть. Тут я бессилен. Я нажимаю на рычаг чуть сильнее, чтобы заставить ее замолчать, но она продолжает говорить, превозмогая боль. Они с подругами призывали демонов, пытались предсказать будущее и хотели научиться врачеванию при помощи сил природы. В отчаянии я все сильнее давлю на рычаг, но она не умолкает, перемежая признания криками и стонами.

– Полегче, – велит мне инквизитор. – Дай нам расслышать, что она говорит. Отпусти рычаг.

И обращаясь к остальным, объявляет:

– Мы все свидетели. Церковь требует смерти через огонь для таких жертв дьявольских козней.

Нет! Я хочу сказать ей, чтобы она замолчала, но все смотрят сейчас на меня.

– У суда нет возражений, – говорит один из судей.

Девушка слышала приговор. Она понимает, что все кончено. Впервые с тех пор, как она переступила порог ужасной комнаты, в ее глазах разгорается поистине дьявольский огонь.

– Я признаюсь во всех смертных грехах. В своих грезах я принимала у себя в спальне мужчин и дарила им нечестивые поцелуи. Одним из них был ты, и я желала тебя. Я вместе со своими подругами вызывала души мертвецов, чтобы спросить у них, выйду ли я за любимого, о котором мечтала дни и ночи.

Она кивает в мою сторону.

– Я мечтала выйти за тебя. Я ждала тебя всегда, была на все готова, лишь бы отвратить тебя от стези монаха. А потом сожгла все свои письма и дневники, потому что речь в них шла об одном-единственном человеке, который был добр ко мне и которого я полюбила всем сердцем. Этот человек ты...

Я давлю на рычаг. Девушка захлебывается криком и теряет сознание. Ее белая кожа покрыта бисеринками пота. Стража собирается плеснуть на нее водой, чтобы привести в чувство и продолжить пытку, но инквизитор их останавливает.

– Не нужно. Суд слышал достаточно. Наденьте на нее рубаху и отнесите в камеру.

Стражники уносят бесчувственное тело, на ходу подобрав с пола голубую сорочку. Инквизитор обращается к жестокосердным людям, сидящим с ним за столом.

– Господа, я жду ваших подписей под приговором, если, конечно, кто-либо из вас не пожелает высказаться в ее защиту. В таком случае дело будет пересмотрено.

Все взгляды устремляются на меня, одни – в надежде, что я ничего не скажу, другие – что спасу ее, ведь она сама признала, что я лучше всех ее знаю.

Зачем ей понадобилось все это говорить? Зачем она пробудила во мне чувства, которые я с таким трудом преодолел, решив уйти от мира и посвятить себя Богу? Почему не дала мне спасти ей жизнь? Если я вступлюсь за нее сейчас, завтра весь город станет говорить, что я так поступил, потому что мы любовники. Моя репутация будет запятнана, а карьера погублена.

– Святая Церковь готова явить свое милосердие, если в защиту осужденной будет подан хоть один голос.

Я не единственный из присутствующих, кто знает ее родителей. Одни зависят от них, другие числятся в их должниках, третьи просто завидуют. Но никто не решается проронить хоть единое слово.

– Должен ли я объявить процесс завершенным?

Инквизитор, столь образованный и набожный, словно только и ждет, чтобы я наконец вмешался. Ведь она только что во всеуслышание призналась мне в любви.

«Одно Твое слово, и мой слуга будет исцелен», – сказал центурион Иисусу.

Я не разжимаю губ.

Инквизитор ничем этого не выказывает, но я знаю, он меня презирает. Он обращается к тем, кто сидит с ним за одним столом:

– Церковь в моем лице, в лице своего ревностного защитника, ждет утверждения смертного приговора.

Судьи удаляются, чтобы посовещаться, а я вновь отчетливо слышу искусительные речи сатаны, пытающегося в очередной раз смутить меня. И все же я не оставил ни единого следа на телах других девушек. Я видел, как иные монахи опускали рычаг до предела, и жертвы погибали в страшных мучениях: внутренности лопались, изо рта лилась кровь, а тела становились на несколько сантиметров длиннее.

Судьи возвращаются с вердиктом, который все они подписали. Он такой же, как и для остальных девушек: достойна смерти через огонь.

Инквизитор благодарит всех и покидает зал, не обратившись ко мне и не сказав ни слова. Все собравшиеся, что вершат правосудие и следят за соблюдением закона, тоже уходят, некоторые – обсуждая последние сплетни, иные же идут, опустив голову. Я подхожу к жаровне, беру раскаленный докрасна уголек и кладу за пазуху. Тело мое раздирает жуткая боль, в воздухе пахнет горелым мясом, но я не двигаюсь с места.

– Отец наш небесный, – шепчу я, когда боль немного стихает, – пусть эти отметины останутся на моем теле, чтобы я никогда не забывал о содеянном.

КАК, НЕ ПОШЕВЕЛИВ ПАЛЬЦЕМ, НЕЙТРАЛИЗОВАТЬ ЧУЖУЮ АГРЕССИЮ

Ярко накрашенная – и страдающая избыточным весом – женщина в национальном костюме поет народные песни. Я надеюсь, что всем сейчас хорошо; вечеринка удалась, и мое настроение улучшается с каждым новым километром пути.

В какой-то момент тот человек, каким я был в начале путешествия, впал в депрессию, однако теперь он исцелен. Какой смысл терзаться, если Хиляль меня простила? Возвращаться в прошлое и бередить старые раны не так-то легко, да и не нужно. Это следует делать лишь в том случае, если обретенный опыт поможет лучше понять настоящее.

С последней автограф-сессии я мысленно подбирал слова, чтобы обо всем рассказать Хиляль. Проблема заключается в том, что словам часто придают иллюзорное значение, которое мы сами себе навязываем, как и понимание того, что нам говорят другие. Однако когда приходит время встретиться лицом к лицу с судьбой, мы обнаруживаем, что одних слов не достаточно. Я знаю немало блестящих проповедников, неспособных воплотить в жизнь то, к чему они сами призывают. Одно дело описывать ситуацию и совсем другое – находиться в ней. Воин, который сражается за свою мечту, черпает вдохновение в реальном действии, а не в том, что он себе воображает. Как бы ни пытался я поведать Хиляль о том, что мы с ней пережили, слова мои окажутся мертвы, едва слетев с губ.