Александр Александрович Формозов (1928–2009). Послесловие

9. Грозный судия. Вот человек с такими данными и с такой биографией вступил в борьбу со всей системой позднесоветской и постсоветской археологии.

В конце 1972 г., надеясь на понимание Рыбакова, Формозов обратился к нему с открытой критической «Запиской» о состоянии первобытной археологии в СССР и в их институте. Это было через полтора десятилетия после такого же письма Чайлда. Рыбаков спокойно поставил «Записку» на обсуждение (оно проходило уже в 1973 г.), снисходительно выслушал и удовлетворился общим народным гласом, что всё не так плохо. Письмо было принято за выражение личного недовольства Формозова своим положением.

К 1973 году (ещё в советское время!) уже существовала идея книги «Человек и наука» – появился первый очерк с таким подзаголовком. Последующие очерки появились уже в начале 1990-х, пока ещё порознь в разных журналах.

Когда я опубликовал в 1993 г. свой «Феномен советской археологии», Формозов выступил с рецензией (1995 а), в которой указал на недостаточную критичность моей книги по отношению к деятелям и эпохе советской археологии. Одновременно он опубликовал свою книжечку, скорее брошюру, «Русские археологи до и после революции» (Формозов 1995 б), в которой привёл почти полные данные о репрессированных и расстрелянных археологах, о допросах и пытках, о чистках и проработочных кампаниях, о гибели музеев и памятников. Формозовская картина советской археологии была мрачна и ужасна. На книге обозначен тираж в 1000 экземпляров, но руководство Института позаботилось, чтобы на деле было издано всего 80 штук.

В 2003 г. Формозова уволили на пенсию (но он оставался советником дирекции), а в 2004 он издал уже приемлемым тиражом более полную книгу «Русские археологи в период тоталитаризма» (Формозов 2004 б) и очерки об этике учёных – «Рассказы об учёных» (Формозов 2004 а). Роль независимого историографа позволила ему присвоить себе в глазах многих статус «грозного Судии». В следующем году вышла та самая пробивавшаяся по частям книга «Человек и наука» (Формозов 2005) – вопль души. В этой книге Формозов откровенно и мотивированно высказался об аморальных качествах многих наших учёных – рядовых и (horribile dictu!) маститых – об их карьеризме, угодничестве, кумовстве, начальственном барстве, фальсификациях, плагиате, беспринципности, лживости, корыстности, лени и прочем – обо всём, что свойственно любой науке, но особенно пышно расцветает в условиях тоталитарного и пост-тоталитарного строя. Он говорил со знанием дела, конкретно, с указанием имён и событий. Задеты не только А.П. Окладников, но и М.М. Герасимов, Т.С. Пассек, О.Н. Бадер, С.Н. Бибиков, А.Д. Крайнов, А.Н. Бернштам, П.И. Борисковский, Я.А. Шер, А.П. Деревянко, В.И. Молодин, Г.Н. Матюшин и др. Всё это было написано эмоционально и ярко. У него был писательский дар (хотя совершенно не было дара устной речи из-за ужасной дикции – не выговаривал л, вместо р говорил в).

От моего «Феномена» книга отличалась направленностью: я анализировал социальные корни упадка науки, Формозов – этические, с массовым переходом на личности: всем сёстрам по серьгам.

Книга произвела эффект разорвавшейся бомбы. В ближайшем номере «Российской археологии» (2006, 3) появилось сразу пять статей с опровержениями (Формозова обвиняли в «злобном шельмовании», клевете и оперировании слухами – последнее иногда было верно), но речь могла идти лишь о конкретных ошибках и промахах. Да, они есть, кое-кого Формозов задел сгоряча, к кому-то отнесся предвзято (я хорошо это знаю, потому что и ко мне он относился в разные времена по-разному, в зависимости от сиюминутных обид). Свешникова (2009: 25) заметила, что сетуя на междоусобную борьбу между московскими и ленинградскими археологами за доминирование, Формозов всё же выступает активным сторонником московской группы: он высокомерен по отношению к провинциалам, обличает ленинградцев, но гораздо более снисходителен к москвичам (хотя и их поругивает).

Но общая картина, обрисованная Формозовым, к сожалению, верна. Все понимают, что в целом это так. Ведь читатели не с Марса.

Вскоре восьмидесятилетний возмутитель спокойствия умер (2009). Большинство сотрудников Института археологии, в котором он проработал полвека, не явилось на его похороны. Но ещё при жизни вышли два сборника в его честь, а через год после кончины – третий. Книги его читают, читают, читают…

Литература

Кореняко В.А. 2004. Этические проблемы и кризисные явления в археологии // Проблемы первобытной археологии Евразии. К 75-летию А. А. Формозова. М., Институт археологии РАН: 36–47.

Кузьмина Е.Е. 2008. Классификация и периодизация памятников андроновской культурной общности. Актобе, ПринтА.

Савинов Д.Г. 2006. О «юбилейных» книгах А.А. Формозова // Российская археология. 3: 169–173.

Свешникова О.С. 2009. Советские археологи в поисках первобытной истории: Историческая интерпретация археологических источников в советской археологии 1930-х – 1950-х гг. Омск, изд. Омского университета.

Столяр А.Д. 2004. Мой друг Александр Александрович Формозов // Невский археолого-этнографический сборник. К 75-летию кандидата исторических наук А. А. Формозова. СПб., изд. С.-Петербургского университета: 417–453.

Столяр А.Д. 2010. Светлой памяти друга – Александра Александровича Формозова // Человек и древности: памяти Александра Александровича Формозова. М., Гриф и К.

Формозов А. А. 2004 а. Рассказы об ученых. Курск, Курский гос. мед. университет.

Формозов А. А. 2004 б. Русские археологи в период тоталитаризма. Историографические очерки. М., Знак.

Формозов А.А. 2005. Человек и наука. Из записей археолога. М., Знак.

Шер Я.А. 2006. Археология изнутри. Научно-популярные очерки. Кемерово, изд. Кемеровского университета.

2010 г.

С.П. Щавелев Классик и диссидент российской археологии. А.А. Формозов. (Замечания на очерк Л.С. Клейна «La b^ete noire советской археологии»)

«Звучал с небывалой силой

Лозунг её простой:

«За свободу Франции милой!

Кто любит меня – за мной!»»

В. Солоухин. Лозунги Жанны Д 'Арк.

Как и всё, что пишет Лев Самуилович Клейн по истории археологии, его социально-психологический портрет А.А. Формозова вышел увлекательным и познавательным, особенно для провинциальных и молодых археологов и вообш,е гуманитариев, с Александром Александровичем лично не сталкивавшихся. Однако те, кто его близко знал, заметят в этом тексте ряд шероховатостей и пробелов. Обращая на них внимание автора и будущих читателей, я заранее признаю, что даже и без таких поправок очерк готов к публикации и нуждается в ней. По большому счёту, перед нами текст, исполненный научной глубины, правдивости и дружеской симпатии к нашему герою. А такое сочетание в нашей историографии большая редкость.

Предлагаемые мной поправки и добавки будут выделены жирным шрифтом. Я высказываю их более или менее по ходу клейновского очерка. Мелкие уточнения, с которыми автор согласился, я сейчас снял. Исходный текст обозреваемого очерка внутри моего отзыва приводится курсивом.

А вот почему я сразу написал свой отзыв – изначально личное письмо к автору, но именуя его в третьем лице, то есть как официальную рецензию – бог весть. «…Не написал – / случилось так» (А.А. Вознесенский). Наверное, было предчувствие «по Фрейду» продолжения совместной работы над этой темой. А то и подсознательно рассчитывал на публикацию, с которой Лев Самуилович любезно согласился.

Итак, вот что мне показалось необходимым поправить в увлекательном варианте интеллектуальной биографии моего наставника по истории науки.

По нескольким глагольным оборотам видно, что очерк заготавливался автором тогда, когда А.А. был ещё жив. Теперь соответствующие пассажи лучше перевести в прошедшее время. «…Этот эпитет не подходил к Формозову…», хотя бы в нынешнем нашем понимании.

Ближайшие «предки – священнослужители в Поволжьем. А.А. всегда подчеркивал свою разночинную и даже провинциальную генеалогию (что немаловажно для оценки дальнейших упоминаний о его принадлежности «к сливкам русской интеллигенции», «рафинированным москвичам» и т.п.). Некий снобизм, у А. А., конечно, чувствовался, особенно на письме, гораздо меньше при личном общении, но степень интеллигентского высокомерия Формозова у Л.С. Клейна кажется мне преувеличенной; может быть, подпитанной неизбывным комплексом принижения евреев в России и в СССР. Те, у кого комплексов при живом общении было меньше, не чувствовали никакого отчуждения. Вопреки разнице в возрасте, месте жительства, вообще профессиональном статусе. Например, директор музея истории Санкт-Петербургского университета Игорь Львович Тихонов при встрече мог броситься к нему с восторженным кличем: «Сан Саныч! Дорогой!» и т.д. в этом роде. И помрачневший на восьмом десятке лет Формозов в ответ улыбался, как в молодости… Конечно, если перед ним человек был хороший.