Александр Беляев
Шрифт:
Впрочем, на судьбе беляевских подзащитных и это никак не сказалось — при вторичном (по апелляционной жалобе) слушании дела приговор был оставлен без изменений [125] .
А вот и удача:
«Вчера в смоленском окружном суде слушалось интересное дело по иску смоленского отделения Государственного банка к Н. И. Верховскому 300 руб. по векселю. Николай Иванович Верховский рабочий „молотобоец“, живущий постоянно в Москве, получив повестку о предъявлении к нему иска по векселю, был очень обескуражен, так как никогда в Смоленске не бывал и векселей не выдавал. По просьбе его поверенного, пом. присяжного поверенного А. Р. Беляева, была произведена экспертиза сличения почерков его доверителя и — неизвестного векселедателя, также Николая Ивановича Верховского. Экспертизой было установлено полное различие почерков и Государственному банку в иске было отказано. Таким образом, из-за „фамильного сходства“ Н. И. Верховский отделался сравнительно легко: пришлось лишь — потратиться на дорогу в Смоленск да из-за этой поездки потерять место на заводе, где он служил» [126] .
125
[Б.
126
[Б. п.]Из-за сходства фамилий // Там же. № 127. И июня. С. 2.
Еще одна победа:
«24 октября… <…> прослушано было дело о замышинском сельском старосте Гжатского уезда крестьянине Сергее Васильеве. Он обвиняется в том, что растратил 106 р. 97 к., собранных им общественных сумм, подделав в оправдательных документах целый ряд исправлений, так: цифру года 1905 исправил на 1906; исправил сумму расписки с 2 р. на 12 и т. д.
Подсудимый не признает себя виновным.
Свидетели все показывают не в пользу подсудимого.
Защитник, пом. присяжного поверенного А. Р. Беляев,признавая растрату, говорит, что подлог не доказан, и просит палату судить Васильева только за растрату.
Палата приговорила Васильева (за растрату) к 1 году тюрьмы» [127] .
127
[Б. п.]Судебная палата // Смоленский вестник. 1911. № 236. 27 октября. С. 2.
А вот другое дело — судят фальшивомонетчиков. Слово имеет защитник крестьянина Карла Юмика, А. Р. Беляев, который:
«Не отрицая того большого вреда, который приносит государству фабрикация фальшивой монеты, в то же время считает, что положенное за это наказание слишком велико. Прокурор сказал, говорит защитник, что за подделку фальшивых денег полагается каторга, а я добавлю, что от 8 до 12 лет. Такое же наказание грозит и за убийство. И неужели вы, гг. присяжные заседатели, оцените человеческую кровь фальшивой 3-рублевкой? Во времена Алексея Михайловича за подделку монеты виновному в горло вливали расплавленный металл. Представьте, если бы у вас потребовали этого теперь. Я уверен, что вы этого не сделали бы. Жизнь идет вперед, и от влития в рот расплавленного металла законодатель перешел к каторге, а завтра, быть может, перейдет к еще более легкому наказанию. Защитник полагает, что уж не такой большой вред нашему государственному бюджету принес Юмик, распространив 50 штук фальшивых 3-рублевок. Останавливаясь на указанных прокурором нравственных мучениях, перенесенных лицами, у которых были отобраны фальшивые деньги, защитник опять предлагает присяжным заседателям положить на чашу весов нравственное мучение и наказание, равное каре за убийство. Затем защитник переходит к разбору фактических данных. Заканчивая речь, он говорит: Я полагаю, что факт привлечения к суду по обвинению в каком-либо преступлении еще никому не дает права оскорблять привлекаемого.
Здесь же, из уст г-на прокурора, я слышу, что он не верит тому, что обвиняемым могли принадлежать процентные бумаги, рассказывает о разбойных нападениях на имение Бауфало, на контору Заикина. Но дело о Бауфало уже прекращено, и мой подзащитный по нему больше не привлекался, за недостаточностью улик. Если же он и был привлечен, то это была ошибка правосудия, как бывают иногда ошибочными и смертные казни. Указывая затем на бедственное положение своего подзащитного, А. Р. Беляев просит облегчить его участь».
Встает товарищ прокурора Л. А. Зубелевич и попрекает защитника молодостью и незнанием жизни:
«Да что такое каторга? Это только одно слово. Раньше каторга была на острове Сахалине, а теперь выйдите за Молоховские ворота [Смоленского кремля]— вот вам и каторга. Разница лишь та, что из этой каторги люди посылаются в Сибирь, где они приписываются к крестьянским обществам и живут там очень хорошо. В Сибирь теперь направляются тысячи переселенцев. Затем прокурор опять поддерживает обвинение против всех обвиняемых».
Суд выносит Карлу Юмику приговор: четыре года в исправительных арестантских отделениях с зачетом полутора лет предварительного заключения. И это вместо двенадцати лет каторги! [128] Красноречие Беляева одержало верх над прокурорскими попреками.
А вот сразу три дела в один день.
Крестьянина К. М. Степанова обвинили в краже сапог ценой три рубля с полтиной. Суда он дожидался 13 месяцев, сидя в предварительном заключении.
«В своей защитительной речи присяжный поверенный А. Р. Беляевобратил внимание присяжных заседателей на то, что большинство рецидивов совершается в нетрезвом состоянии. „Если вы по окончании сессии заявите чрез председателя ходатайство о закрытии винных лавок навсегда, то этим и для Степанова, и для других рецидивистов вы сделаете больше, чем если даже оправдаете их“.
Присяжные заседатели вынесли Степанову оправдательный вердикт» [129] .
128
[Б. п.]Сбыт фальшивых кредитных билетов // Смоленский вестник.1911. № 260. 25 ноября. С. 2.
129
[Б. п.]Суд // Смоленский вестник. 1914. № 219. 18 сентября. С. 2.
Мало того, присяжные откликнулись на призыв и подали председателю суда прошение, под которым все и расписались:
«Убедившись из рассмотренных нами в текущую сессию уголовных дел в том, что подавляющее число преступлений, в особенности среди рецидивистов, совершается под влиянием алкоголя, мы, присяжные заседатели, люди различных общественных положений, считаем своим нравственным долгом и гражданской обязанностью обратиться к вашему превосходительству с покорнейшей просьбой представить через г-на министра юстиции г-ну министру финансов наше ходатайство, в целях уничтожения пьянства среди массы населения России о закрытии казенных винных лавок в империи навсегда». [130]
130
[Б. п.]Заявление присяжных заседателей // Там же. № 222. 21 сентября. С. 2.
Винная торговля и так, по случаю войны, была запрещена повсеместно, но разносословные присяжные уже радели о послевоенном обустройстве России.
Другое дело — Терехова и Иващенкова — кража по предварительному сговору. Терехов вину признал, Иващенков нет. С Терехова сняли только обвинение в предварительном сговоре, а Иващенкова оправдали вчистую. Мораль — не признавайся.
И, наконец, перед судом предстал Иван Поляков, обвиненный в краже с воза ящика со спичками. Девять месяцев в предварительном заключении он уже отсидел.
Беляев считает факт похищения ящика недоказанным и просит Полякова оправдать. Вердикт присяжных — оправдать [131] .
Но фортуна переменчива. Госпожа Киселева во время таинства крещения чихнула, а священник решил, что она хихикает. И приказал церковному сторожу прихожанку из церкви вывести. Сторож приказ исполнил, но при этом, как заявила Киселева, столкнул ее с лестницы, да так, что потерпевшая ушиблась. Защитник Беляев счел факт самоуправства доказанным. А городской судья с ним не согласился: церковного сторожа оправдал за недоказанностью обвинения, а дело в отношении священника прекратил, признав его неподсудным гражданскому суду [132] .
131
[Б. п.]Суд //Там же. № 219. 18 сентября. С. 2.
132
[Б. п.]У городского судьи // Там же. № 104. 14 мая. С. 2.
В мемуарах Светланы Беляевой проскальзывало упоминание еще об одном судебном процессе, в котором участвовал ее отец, — об употреблении евреями христианской крови. Такой вот смоленский отголосок дела Бейлиса. Лишь недавно мемуаристка назвала источник этих сведений — двоюродная сестра отца, Елизавета Николаевна Беляева, в замужестве Серебрякова.
«Александр Романович был приглашен в качестве защитника [в деле] по обвинению в преднамеренном убийстве. <…> Обвинялся еврей в убийстве русского ребенка, совершенного якобы в целях использования его крови для приготовления мацы. <…> Взявшись вести это дело, отец немало потрудился. Он был уверен, что единственно правильный ответ на вопрос — могло ли быть совершено такое убийство, нужно искать в еврейском писании. Для того чтобы его прочесть, отцу пришлось искать человека, хорошо знавшего древнееврейский язык, который смог бы сделать дословный перевод. Естественно, не всего Писания, а только тех мест, которые могли пролить свет на истину. Досконально изучив материал, отец убедился, что поиски его правильны. В Талмуде ничего не говорится о том, что мацу следует приготавливать из крови иноверцев — так они называли всех людей неиудейского вероисповедания. Писание гласило, что все люди, кроме евреев, нечестивцы и безбожники. Были и другие доказательства, полностью опровергавшие обвинение в убийстве. <…> Одним словом, цитируя выдержки из Священного Писания, отец сумел очень убедительно доказать невиновность подсудимого и тот был оправдан и освобожден прямо в зале суда.
Этот судебный процесс наделал много шума. Пресса печатала статьи и заметки о нем, признаваясь, что выигран он блестяще. Во время суда зал был настолько переполнен, что мог вместить далеко не всех желающих послушать, и многие были вынуждены стоять на улице, под окнами, стараясь уловить долетавшие до них слова.
После этого процесса, когда отец появлялся на улице, с ним то и дело раскланивались какие-то евреи. Были ли это родственники обвиняемого, знакомые или просто сочувствовавшие, отец не знал» [133] .
133
Беляева С. А.Воспоминания об отце. СПб., 2009. С. 28–29.
Дело о кровавом навете в Смоленске действительно имело место. Вот только горожане впервые узнали о нем из газеты «Русское знамя», органа Союза русского народа. Там 14 мая 1910 года некий Н. П., он же — Н. П-ц, он же — Н. Полтавец, а на самом деле — Николай Еремченко, напечатал статью «Родители, берегите своих детей!». И рассказывалась в ней такая история.
В пятницу, на первой неделе Великого поста, то есть 5 марта 1910 года, незамужняя Евдокия Абрамова 43 лет, с шестимесячным младенцем Марией на руках ходила по домам смоленских обывателей и просила милостыню. Забрела она и в дом, где квартировало еврейское семейство. Евреи Абрамову в дом пустили, выслушали рассказ о грустной ее жизни и предложили отдать дочурку на воспитание. И уверили, что когда девочка вырастет, то будет в шляпках ходить. Несчастная мать тут же согласилась, и тогда пожилая еврейка унесла младенца в задние комнаты, чтобы напоить ребенка чаем. Время шло, а еврейка с девочкой все не возвращалась. Тут мать заволновалась и пригрозила евреям полицией. Ребенка тут же вернули. Спустя какое-то время у девочки началась рвота. Мать подумала, что девочка то ли заболела, то ли чего-нибудь съела. А через несколько дней, когда собралась ее помыть, вдруг обнаружила на теле ребенка какие-то язвочки. Сопоставив факты — пребывание у евреев, недомогание ребенка, раны на детском теле и то, что случилось это на Пасху, Абрамова все поняла: жиды кололи дитя иглами, дабы добыть христианскую кровь. И как только рассказ об этом появился в «Русском знамени», то есть через два месяца после события, подала прошение окружному прокурору. Тот распорядился начать следствие, но полицейский врач, осмотрев ребенка, заявил, что ранки эти всего-навсего — незажившие шрамы от прорвавшихся нарывов, а чирьи произошли от грязи.
Газета не смогла сдержать возмущения и в августе 1910 года напечатала целых пять статей, в которых объявила, что судебные и прочие власти Смоленской губернии окончательно прожидовели.
А в начале 1911 года пожилая еврейка, оказавшаяся Миррой Лейбовной Пинкус, подала на издателя и главного редактора «Русского знамени» А. И. Дубровина (он же по совместительству — председатель Союза русского народа), авторов статей Н. Еремченко и Н. Ракитского, а также на Е. Абрамову в суд по обвинению в клевете. Поскольку обвиняемые от явки в суд регулярно уклонялись (а Дубровин так и не явился), слушание дела состоялось лишь 10 декабря 1913 года. Абрамову суд оправдал, а остальных приговорил к шести месяцам тюрьмы (Дубровина заочно). Вопрос об употреблении евреями христианской крови суд даже не рассматривал, видимо, не считая его заслуживающим внимания — процесс Бейлиса закончился 28 октября.