Александр Блок

Тогда же, 15 мая, воображение Блока поражает «синеокая брюнетка в желтом платье с цветочками», что зафиксировано им в записной книжке. Так фамильярно поименована Мадонна, бюст которой находится в «полугоре» на пути из Сеттиньяно. Обратим внимание на эпитет «синеокая»: он всплывет в стихах позже, уже не в Италии. А здесь, находясь в Сполето, Блок в начале июня напишет стихотворение «Mmadonna da Settignano», где Богородица предстанет как образ физически ощутимый, неотделимый от природы, от «тосканских дымных далей», вызывающий земное влечение:

Дашь ли запреты забыть вековые Вечному путнику — мне? Страстно твердить Твое Имя, Мария, Здесь, на чужой стороне.

Один из самых больших недоброжелателей поэта — Сергей Маковский, цитируя эти стихи, напишет, что они «не благоговейны» и «кощунственно дерзки». Да, таковы они с точки зрения религиозного ханжи и эстетического ретрограда. Блок попадет в положение пушкинского «рыцаря бедного», который после смерти чуть не угодил в ад, поскольку «не путем-де волочился он за матушкой Христа». Пушкинскому герою повезло; сама «Пречистая сердечно заступилась за него». Несомненно, заступилась она и за Блока, воплотившего ее образ в стихах в буквальном смысле нетленных, читающихся через сто лет так, как будто они написаны сегодня.

Под знаком Девы Марии продолжается путешествие и по выезде из Флоренции:

Глаза, опущенные скромно, Плечо, закрытое фатой… Ты многим кажешься святой, Но ты, Мария, вероломна…

(«Глаза, опущенные скромно…»)

Образ сформировался и из итальянских впечатлений, и из всего опыта совместного существования с женщиной, святой и вероломной одновременно. В создании художественного произведения есть повод и причина. Повод часто бывает наглядным и доказуемым. А причина коренится во всей предшествующей жизни.

Повод к написанию стихотворения «Благовещение» – фреска Джанниколо Манни, которую Блоки рассматривают в Перудже, в здании торгового суда. «Дерзкий и темноликий ангел» и «темноликая красавица», как они названы в записной книжке, дают толчок воображению. И сюжет о непорочном зачатии обретает наглядное и чувственное воплощение:

Темноликий ангел с дерзкой ветвью Молвит: «Здравствуй! Ты полна красы!» И она дрожит пред страстной вестью, С плеч упали тяжких две косы. Он поет и шепчет — ближе, ближе, Уж мал ней — шумящих крыл шатер… И она без сил склоняет ниже Потемневший, помутневший взор… Трепета, не верит: «Я ли, я ли?» И рукою закрывает грудь… Но чернеют пламенные дали – Не уйти, не встать и не вздохнуть… И тогда — незнаемою болью Озарился светлый круг лица…

Блок сознательно рисует эротическую сцену, не страшится переклички с эпизодом соблазнения Тамары в лермонтовском «Демоне». Помнит он и скабрезно-веселую «Гаврилиаду» юного Пушкина, где в уста Марии кощунственно вложены слова: «Досталась я в один и тот же день / Лукавому, архангелу и богу». Блок считает, что не случайно демон продиктовал эту поэму будущему автору сонета «Мадона» (вспомним: «Чистейшей прелести чистейший образец»).

Сам же Блок стремится изначально связать высокое и низкое, небесное и бытовое, дерзость «Гаврилиады» с одухотворенностью «Мадоны». И эти несовместимые, казалось бы, начала соединяет символический образ художника, за которым остается последнее слово. Кстати, списав с фрески латинскую надпись «Ite procul moneo sacer est locus ite profani» (в переводе: «Уходите прочь, увещеваю: здесь место святое; уходите, непосвященные»), Блок ее ловко переиначивает, прилаживая к пятистопному хорею и как бы русифицируя, делая фактом отечественного поэтического языка:

Лишь художник, занавесью скрытый, — Он провидит страстной муки крест И твердит: «Profani, procul ite, Hic amoris locus sacer est».

«Профаны» — вот единое обозначение для простецов, не верующих в высшие силы, и для догматиков, не верующих в силу искусства, не признающих за художником право на творческую свободу в разработке религиозной темы.

«Благовещение» дописывается в Сполето, где Блок еще раз видит Деву Марию — на этот раз не на картине, а в городской девушке, о которой делает в книжке короткую запись: «А когда мы уезжали — она сказала: Mille grazie». (Может быть, это была горничная в гостинице, которая поблагодарила Блоков за чаевые?) В стихах, написанных 3 июня, автор в буквальном смысле возносит девушку из Сполето до небес:

Мимо, всё мимо – ты ветром гонима – Солнцем палима – Мария! Позволь Взору – прозреть над тобой херувима, Сердцу — изведать сладчайшую боль!

Стихотворение впервые появится в печати под названием «Maria da Spoleto», но потом автор переименует его «Девушку из Spoleto», подчеркнув тем самым земное происхождение небесного образа. В Сполето Блок слагает еще и пронзительное «Успение», вдохновившись фреской Фра Филиппо Липпи в кафедральном соборе. Там и могила художника, с которой Блок списывает эпитафию, сложенную поэтом Анджело Полициано на латыни. Пригодится. К латыни у Блока особенная фетишистская привязанность как к первозданному языку, еще не упрошенному до итальянского.

Ощущение гармонии, примирения с жизнью посещает Блока в Сиене: «Старая гостиница “La Toscana”. В моей маленькой комнатке в самом верхнем этаже открыто окно, я высовываюсь подышать воздухом прохладных высот после душного вагона… Боже мой! Розовое небо сейчас совсем погаснет. Острые башни везде, куда ни глянешь, — тонкие, легкие, как вся итальянская готика, тонкие до дерзости и такие высокие, будто метят в самое сердце Бога. Сиена всех смелей играет строгой готикой — старый младенец!»

Это — из новеллы «Вечер в Сиене», написанной осенью 1909 года, когда Блок работал над книгой об итальянских впечатлениях «Молнии искусства» (она осталась незаконченной). «Вечер в Сиене» — самая поэтичная и светлая вещь из этого цикла, а ритмически это почти стихотворение в прозе. Блок отдает сиенскому Палаццо Публико решительное предпочтение перед флорентийским Палаццо Веккио. Ему нравятся здешние женщины: «Удивительно чистые и без всякой задней мысли на лице. Должно быть, для такого невинного веселья надо родиться в Италии».

Рисунки на мраморном полу Сиенского собора располагают поэта к раздумьям о детстве, зрелости и старости:

Свершай свое земное дело. Довольный возрастом своим.

А в финале стихотворения «Сиенский собор» с неожиданной простотой и прозрачностью звучит мотив просветленной надежды на будущее:

Молчи, душа. Не мучь, не трогай, Не понуждай и не зови: Когда-нибудь придет он, строгий. Кристально-ясный час любви.

Но силы иссякают «Воображение устало», — пишет Блок из Сиены Е. П. Иванову. Блоки едут к морю (в «Пизанскую Марину»), а оттуда направляются в Милан. У них так называемый круговой билет, по которому можно было бы заехать и в Рим. Не захотелось. Дело обошлось созерцанием «призрака Рима» (то есть осмотром древнего виадука в Сполето), о чем Блок расскажет в одном из осенних очерков. Да еще — как пример неизбежного расхождения между «поэзией» и «правдой» — в июне слагается философское восьмистишие, где с трагической иронией обыгрывается расхожая пословица о Вечном городе:

Кольцо существованья тесно: Как все пути приводят в Рим, Так нам заранее известно. Что все мы рабски повторим. И мне, как всем, всё тот же жребий Мерещится в грядущей мгле: Опять — любить Ее на небе И изменить ей на земле.

(«Кольцо существованья тесно…»)

Из Италии Блок и Любовь Дмитриевна едут в Германию, где целых десять дней проводят в Бад-Наугейме. Для Блока посетить этот городок оказалось важнее, чем побывать в столице Италии. Ему необходимо вернуться в 1897 год, к своей первой любви. Пять стихотворений написано здесь, потом добавятся еще три и составится цикл «Через двенадцать лет» с посвящением «К. М. С.».