Александр Гумбольдт

Гумбольдта уже через несколько дней после приезда в Париж торжественно встречают в Парижской академии естественных наук. Коллекции — гербарии, минералы, окаменелости — выставлены в музее на критический обзор ученых. Выставлены не все их трофеи: дело в том, что собранные сокровища Гумбольдт, во-первых, естественно, разделил с Бонпланом. Во-вторых, ценную, хотя и не слишком обширную из-за трудностей транспортировки коллекцию горных пород он послал молодому минералогу Дитриху Людвигу Густаву Карстену, тайному советнику на прусской государственной службе (с 1803 г.), в качестве дополнения к собранной им коллекции европейских горных пород. Коллекцию же из 6200 растений он предложил Бонплану принести в дар Парижскому ботаническому саду.

Этим подарком, на одну четверть состоявшим из растений неизвестных дотоле видов, оба друга снискали горячее одобрение знаменитых парижских ботаников; Бонплану же, кроме слов благодарности, по императорскому декрету выдали компенсацию, сумма которой, правда, несмотря на ходатайство Гумбольдта, составила лишь половину запрошенной — той, которая обычно выплачивалась знаменитым путешественникам прежде, в виде годового пособия в 6 тысяч франков.

За годы работы в Париже судьба свела Гумбольдта со многими французскими и европейскими учеными. С Антуаном Лораном де Жюсьё, например, продолжавшим начатую его дядей Бернаром де Жюсьё систематизацию растений, и Рене-Луи Дефонтеном, получившим известность благодаря исследованиям в Тунисе и Алжире и работе «Flora atlantica», у Гумбольдта установились дружеские связи, выходившие далеко за пределы общности научных интересов. Сблизился Гумбольдт и со знаменитым профессором зоологии Жаном Батистом Ламарком, провозвестником учения о происхождении видов, утверждавшим, что животный мир под воздействием окружающей природы и образа жизни развился из незначительного числа простых древнейших форм. Заметим попутно, что тема эволюции в природе и вопрос о происхождении видов всегда живейшим образом интересовали Гумбольдта. Если позднее физиолог Эмиль Дюбуа-Реймон называл его «дарвинистом додарвиновской эпохи», «сторонником механистически понимаемой каузальности и эволюционистом», то это было верно лишь отчасти. По собственным наблюдениям, в Южной Америке Гумбольдт прекрасно знал, что борьба за существование определяет в природе многое. Но, как справедливо отмечает историк Вальтер Май [23] , Гумбольдт был еще очень далек от того, чтобы, опираясь на «эту самую борьбу за существование, решать проблему происхождения видов; она, как ему казалось, годилась только для объяснения количества индивидов одной формы». Так, в «Картинах природы» Гумбольдт писал: «Можно объяснить, как на данной территории индивиды одного класса растений или животных взаимно ограничивают свою численность, как после борьбы и долгих колебаний в ту и другую сторону их соотношения, корректируемого потребностями питания и образом жизни, установилось состояние равновесия; однако причины, которые определили не количество индивидов одной формы, а разграничили сами формы в пространстве и придали им характерный и неповторимый облик, остаются сокрытыми от нас непроницаемой завесой тайны, ревниво прячущей от наших глаз все, что касается начала вещей и первого появления органической жизни». Если затронуть сферу личных взаимоотношений Гумбольдта и Дарвина, то стоит сказать, что Гумбольдту довелось однажды, спустя много лет, встретиться с Дарвином, правда, без особого удовольствия для последнего — Гумбольдт показался ему слишком многословным. Тем не менее между обоими существовала прочная духовная связь и даже взаимное влияние, несмотря на то что Дарвин на четыре десятилетия был моложе Гумбольдта. Дарвин старался внимательно следить за всеми публикациями немецкого ученого; на последнем году учебы в Кембриджском университете он взял на себя труд основательно проштудировать отчет Гумбольдта о латиноамериканской экспедиции, а во время своего кругосветного путешествия (1831–1836) снова и снова обращался к опыту, наблюдениям и выводам знаменитого немца, с чьим многотомным сочинением он не расставался и во время своего путешествия. «В своих путевых заметках, — пишет одна из исследовательниц гумбольдтовского наследия, Ильза Ян, — он отталкивался от живописных путевых зарисовок Гумбольдта, благотворное влияние которых Дарвин многократно отмечал в своих письмах и в своей автобиографии». Сразу после выхода в свет книги своих путевых заметок Чарлз Дарвин посылает один ее экземпляр Александру фон Гумбольдту. 18 сентября 1839 года Гумбольдт из королевского дворца Сан-Суси под Потсдамом шлет Дарвину в ответ длинное благодарственное письмо, а еще раньше заверяет секретаря Английского географического общества, что книга Дарвина — «одна из самых примечательных работ», что появились на свет за годы его, Гумбольдта, долгой жизни.

23

May W. Goethe, Humboldt, Darwin, Haeckel, Vier Vortrage. Berlin, 1906, s. 174.

Но вернемся к парижским ученым. В эти месяцы Гумбольдт сблизился также с Этьеном Жоффруа де Сент-Илером, в пику Ламарку отстаивавшим «принцип типического единства в организации растений» и идею наличия некоего плана в природе, по которому идет все развитие растительного мира (в этот план не укладываются, по его мнению, лишь частности, а вся система растительных видов вполне ему соответствует). Тесные научные контакты установились у Гумбольдта и с другим непримиримым противником ламаркизма — Жоржем Кювье, сторонником идеи неизменности видов и теории катастроф. Если подлинно дружеских связей между ними и не возникло, то Гумбольдт не раз потом пользовался влиянием этого ученого и высокопоставленного чиновника (в 1802 году Кювье стал генеральным инспектором публичных учебных заведений, во время Реставрации был правительственным советником, а в 1830 году стал пэром Франции), стремясь помогать молодым и способным, но пока еще безвестным французским ученым. Взаимные симпатии, а позднее и дружба возникли у него с Жозефом Луи Гей-Люссаком, химиком и физиком, известным своими исследованиями свойств газов и особенностей расширения жидких тел. Гумбольдт восхищался молодым ученым, когда тот на воздушном шаре поднялся на головокружительную высоту, чтобы провести термометрические и магнитоэлектрические наблюдения.

В тесном кругу, между прочим, Гумбольдт любил давать своим знакомым забавные имена и прозвища; так, Гей-Люссака он окрестил «поташем», химика Луи Жака де Тенара — «содой», а еще одного химика, Клода Луи Бертоле, пользовавшегося покровительством Наполеона, — «аммиаком». К числу близких Гумбольдту ученых относились также Антуан Франсуа де Фуркруа и Никола Луи Вокелен; частое общение с этими известными химиками, плодотворно работавшими в своей области, способствовало расширению научного кругозора Гумбольдта.

В Германии между тем многие уже злословили на его счет: из-за того, что Гумбольдт, возвратись в Европу, для подведения итогов своей экспедиции остановился в Париже, а многотомный отчет о ней издавал на французском языке. Ему пришлось даже публично отреагировать на чье-то ехидное замечание, что он будто бы прибегает к помощи переводчиков, когда хочет напечатать что-нибудь по-немецки. «У таких слухов обычно неблагожелательный источник», — писал он в феврале 1805 года на родину. И все равно, несмотря на подобные мелкие неприятности, он продолжал работать во французской столице. Как ни оскорбляла патриотические чувства некоторых его сограждан эта затянувшаяся остановка в Париже, факт остается фактом: ни того уровня развития естествознания, которого достигли здесь, ни того блестящего созвездия светил первой величины, что собрались тогда во Франции, ни той демократической широты взглядов и свободы общения, что царили в Париже, отсталая провинциальная Пруссия предложить не могла.

И если Гумбольдта независимо от изменений политического режима во Франции между 1789 и 1859 годами французы неизменно радостно встречали как своего, как того, кто добровольно избрал их страну своей второй родиной, то причиной тому были не только его огромный вклад в естествознание и не только видная общественная роль, которую он играл тогда во Франции, а в значительной мере и личные качества Александра: веселая и общительная натура, умение заводить новых друзей среди французских ученых.

В круг ближайшего научного общения Гумбольдта наряду с ботаниками, зоологами и химиками входили математики, астрономы и физики, уже завоевавшие мировую известность. Самым знаменитым среди них был Пьер Симон Лаплас, разработавший основы механики небесных тел, приложения теории вероятностей к астрономии и физике, статистике и страховому делу, выдвинувший теорию возникновения Солнечной системы из вращающегося и остывающего газового шара (заслуги его, в частности, были отмечены Наполеоном, пожаловавшим ему графский титул, и Людовиком XVIII, который возвел его в звание маркиза и сделал пэром Франции). Видной фигурой были также астрономы Жозеф Жером де Лаланд, увенчавший свои изыскания изданием каталога звезд, насчитывавшего 47 тысяч названий, и Жан Батист Жозеф Деламбр, участвовавший в упоминавшемся нами измерении длины земного меридиана между Дюнкерком и Барселоной и потом описавший его в одной из своих публикаций.

Особенно же близко сошелся Гумбольдт с двумя другими учеными, участвовавшими в работе парижского бюро, ведавшего этими измерениями. Одним из них был разносторонне одаренный физик Жан Батист Био, эмпирик чистейшей воды и противник любой философии, сопровождавший Гей-Люссака во время его первого полета на воздушном шаре, другим — Франсуа Араго, уже в 19 лет ставший секретарем того же бюро и участвовавший в замерах на территории Испании. В начале испанского восстания его арестовали, однако из крепости, располагавшейся на Иберийском полуострове, куда его бросили, ему удалось бежать в Северную Африку, где его снова схватили и где он томился в тюрьме до 1809 года. Араго был одним из самых популярных в народе ученых, не столько благодаря исследованиям по гальванизму, магнетизму, изучению природы света и другим работам, сколько благодаря стараниям сделать астрономию доступной пониманию широкой публики, а также тому, что он был решительным противником монархии и в годы революций 1830 и 1848 годов менял кабинет ученого на палату депутатов или министерское кресло во Временном правительстве и боролся за права народа. Симпатии народа к нему были настолько сильны, что в период государственного переворота, осуществленного во главе с «принцем-президентом» Луи Бонапартом в декабре 1851 года, он счел возможным отказать в присяге новому главе государства, не потеряв при этом место директора обсерватории. Гумбольдт называл Араго, своего лучшего и в течение почти полувека преданнейшего друга, «одной из самых благородных человеческих натур, в которых мудрость идеально сочетается с добротой». И все же идиллической их дружба не выглядела: в любой научной дискуссии Араго выступал задиристым и неуступчивым оппонентом, свои взгляды отстаивал со страстностью, достойной пылкого француза.

Отчет об американской экспедиции

Араго, Гей-Люссак, Кювье, Вокелен, энтомолог Пьер Андре Латрейль, молодой зоолог Ахилл Валансьен, один из любимых питомцев Гумбольдта, и, конечно же, Бонплан — все они, каждый по своей части, разбирали везенные записи, читали, редактировали, готовили графические и статистические материалы, и постепенно вся эта необозримая груда бумаг выстраивалась в форму отчета о путешествии, отчета подробного и громоздкого. Помогал Гумбольдту и его друг Леопольд фон Бух; помогал берлинский астроном Яббо Ольтманс, производивший все необходимые астрономические и барометрические расчеты; взял отпуск и поспешил в Париж Вилльденов; приехал сюда (в 1813 г.) и Карл Сигизмунд Кунт, один из учеников Гумбольдта и племянник его бывшего гофмейстера, чтобы многие годы своей жизни посвятить этому интереснейшему делу (Кунт пробыл там дольше Гумбольдта и вернулся в Берлин лишь в 1829 году); внес свою лепту и английский ботаник Уильям Джексон Хукер, известный своими работами по исландской флоре. Гумбольдтовский отчет превращался, таким образом, в крупнейший по тем временам коллективный научный труд.

Но вокруг Гумбольдта собрались не только ученые с обоих берегов Рейна, собирались и художники, рисовальщики, граверы, изготавливавшие по гумбольдтовским эскизам и образцам из гербариев добротные иллюстрации к описываемым в тексте растениям, а также чертившие карты для «Атласа Нового Света» и «Атласа Новой Испании». Среди тех, кто работал над мексиканским атласом, был и молодой учитель, с кем Гумбольдт познакомился в Берлине осенью 1805 года и кого весьма ценил: Карл Фридрих Фризен, позднее участник освободительной борьбы 1813 года и соратник «отца гимнастики» Яна [24] .

24

Ян Фридрих Людвиг (1778–1852) — инициатор широкого распространения спортивной гимнастики в Германии.

Подготовка к печати этого необычайно дорогостоящего издания, целиком осуществлявшегося на личные средства Гумбольдта [25] (из них же он платил и гонорары своим сотрудникам), продвигалась вперед лишь черепашьим шагом: у его издателя без конца появлялись все новые планы и идеи, его обуревала страсть заново перекраивать уже готовое, дополнять, переставлять, давать что-то в новом ракурсе. Но мешали и внешние обстоятельства, в первую очередь разного рода трудности и ограничения, вытекавшие из условий военного времени, ведь наполеоновские войны бушевали по-прежнему. И все-таки гигантский труд Гумбольдта постепенно обретал осязаемую форму. В нем теперь четко обозначилось несколько составных частей: путевой дневник (обрывающийся, к сожалению, на этапе посадки путешественников на корабль в Магдалене), собрание историко-географических работ, упоминавшиеся политико-экономические «Опыты», целый том карт, а также множество частных исследований, касавшихся растительного и животного мира, географических и геологических особенностей изученных ими областей; наконец, опыты по разработке новых наук — географии растений и изотермического анализа атмосферы.

25

В 1815 году, когда у Гумбольдта появились материальные затруднения, он получил от прусского правительства задаток в сумме 24 тысяч французских франков. Эти деньги предназначались для покрытия остаточных расходов по изданию, и позднее Гумбольдт фактически возвратил их Пруссии, выпустив несколько богато оформленных подарочных изданий каждой из частей своего труда (стоимость комплекта превышала 10 тысяч франков) и передав их университетам в Берлине, Бонне, Бреслау и Галле в безвозмездное пользование.

Медленно, ценой неимоверных усилий, с большими перерывами выходили из печати отдельные тома его «Путешествия в равноденственные части Нового Света в 1799–1804 гг.» — таково общее заглавие этого труда, — труда, которому суждено было остаться незавершенным.

Собственно дневник путешествия насчитывал всего три тома. И его публикация тоже растянулась на необозримое время. Третий том его, между прочим, датирован неточно: на его титульном листе обозначен 1825 год, в действительности же последний его выпуск — а издание это выходило отдельными разброшюрованными выпусками-тетрадками (Lieferungen) — поступил в продажу только в 1831 году. Выход в свет обоих зоологических томов тянулся с 1805 по 1832 год.