Александр I

Тяжкий выбор был сделан за них; но приняли этот выбор как крест, пережили этот удар — именно они. В начале июня яхта «Штандарт» отчалила от Петербургского причала, а 17 сентября Федор Тютчев написал стихи на приезд принцессы Дагмар в Россию:

Небо бледно-голубое Дышит светом и теплом, И приветствует Петрополь Небывалым сентябрем… Словно строгий чин природы Уступил права свои Духу жизни и свободы, Вдохновениям любви… Небывалое доселе Принял вещий наш народ, И Дагмарина неделя Перейдет из рода в род. [77]

77

Тютчев Ф. И. Соч. В 2 т. Т. 1. М., 1984. С. 242.

Царствование Александра III будет исполнено как вдохновляющих свершений (при нем экономика России вступит в период бурного подъема; строй ее государственной жизни наконец упорядочится, насколько это возможно), так и самых горьких ошибок. Произойдет окончательное взаимоотчуждение власти и неправительственной интеллигенции; либеральные реформы, начавшиеся при убиенном Александре II, будут свернуты как раз тогда, когда они начнут приносить плоды; чиновничество «поставит» на квасной патриотизм охотнорядцев… Далеко не все испытания Александр III будет переносить с тем же мужеством, с каким перенес он первую любовную разлуку; слишком часто станет он прибегать к испытанному русскому лекарству — и ему даже припишут изобретение специальной плоской фляги, которую удобно прятать от жены за голенищем армейского сапога… Так что не о том речь, будто само по себе «неискаженное» монархическое сознание, сам по себе стоицизм гарантируют наследнику благое правление и праведную жизнь; речь только о том, что без этого править великой империей тяжеловато, а не оступиться — почти невозможно. И о том, что будущий монарх, «приносящий жертву на алтарь Отечества», — прекрасен в своей высокой трагедии, как прекрасен любой человек, встающий над обстоятельствами.

Что же до Александра Павловича времен письма Кочубею, то он демонстративно отказывается вставать над обстоятельствами — и словно предлагает Истории избавить его от этих самых обстоятельств. В следующем, от сентября 1797-го, послании, адресованном Лагарпу, он уже прямо описывает приемлемую для себя модель власти: его монаршая роль ограничится приуготовлением условий для чужой деятельности; не он, а конституированные парламентарии займутся тяжким и рискованным устранением «непорядков» Империи; на таких условиях он согласен занять трон.

И этот шаг разом «удомашнивает» звериную стихию власти, лишает ее образ пугающих, грозных черт. Власти можно более не страшиться, и почему бы не поддаться ее обаянию, почему бы не поиграть в нее? Почему бы не помечтать о далеком триумфе, когда «подготовительные работы» завершатся, нация изберет представителей и проводит своего коронованного благодетеля на заслуженный покой, заменив ему любовью и восхищением те чувства и переживания, какие царям давно прошедших времен давало сознание личной харизмы?

Мы-то понимаем почему. Потому же, почему нельзя пускать продрогшую лису погреться в заячий домик. Потому что и более сильные люди, чем Александр Павлович, не могли устоять перед властью власти. Тем более если ее сладость не уравновешена горечью самопожертвования, ее размах не ограничен личным смирением, а ее «богоподобие» не обеспечено глубиной личной веры.

БРУТ И АЛЕКСЕЙ

По дворцовой легенде, Павел как-то заметил на столе сына книжку о Бруте; в ответ он послал ему историческое сочинение о непослушном царевиче Алексее Петровиче.

Диалог…

В действительности же вплоть до середины 1799-го Павел Петрович спокойно поглядывал в сторону сына. Даже когда ниточка одного из заговоров 1798-го от фаворитического семейства Зубовых потянулась к великому князю и его кружку, ревнивый монарх не дал хода документам, легшим ему на стол. Он куда больше — и справедливо! — страшился тогда козней возлюбленной жены, Марии Феодоровны, и подконтрольного ей «нелидовского» кружка. [78]

И если бы не полубезумный донос полковника Батурина (которому великокняжеский кружок зачем-то доверил некоторые из своих проектов) о намерении заговорщиков превратить Сибирь в новую Вандею; если бы не совпавшая с доносом по времени публикация свидетельств сговора отца бедной Елизаветы Алексеевны с вождями Французской республики — кружок не был бы разметан по четырем концам света; издевки над сыном не превзошли бы обычной меры. А главное — не возникла бы реальная угроза новым царственным упованиям Александра Павловича и при Павле Петровиче не появился бы юный принц Евгений Вюртембергский. Насколько были справедливы слухи о готовности Павла совершить то, что не удалось Екатерине, переназначить наследника по своему усмотрению, сломать принцип — им же закрепленный! — престолопреемства, превратить российский трон в приватную собственность русского царя — неизвестно. И не столь важно. Даже если монарх дразнил сына, грозил ему: «Ужо тебе!» — все равно, сын не мог до конца быть уверен, что дерзкая затея не осуществится. Он и сам, благодаря Екатерине, чуть было не стал участником схожей интриги; он и сам не понимал, что самовластное распоряжение «царской вакансией» не дозволено даже царю; он и сам спустя годы и годы подпишет юридически двусмысленное распоряжение о передаче скипетра и державы младшему брату Николаю — через голову брата Константина, как бы прижизненно завещает империю…

78

Другое дело, что сам кружок, видимо, делал ставку на Александра.

ГОД 1799. Август. 12.

Адам Чарторыйский отправлен посланником к Сардинскому королю.

Август. 22.

Конфискованы имения Валериана Зубова.

Октябрь. 29 I Ноябрь. 9 I Брюмера. 18. Париж.

Генерал Бонапарт разгоняет депутатов, чтобы назавтра объявить себя консулом республики. Октябрь — декабрь. Санкт-Петербург.

Цесаревич назначен сенатором и к присутствию в Сенате.

А. А. Аракчеев — пожалован в генерал-квартирмейстеры.

Кочубей отправляется на жительство в свое имение Диканьку, чтобы в мае следующего года отбыть за границу.

К несчастью, именно тогда, в 1799-м, в год рождения Пушкина, окончательно созрел последний из череды дворцовых заговоров XVIII столетия. Н. Я. Эйдельман, гениально реконструировавший ход тогдашних событий, вычерчивает такой сюжет. [79]

Осенью 1799 года, после череды оглушительных итальянских побед Суворова, самовластное положение Павла в государстве окончательно укрепилось. Стало быть, долговременная тактическая борьба царя с дворянской олигархией близилась к счастливому для него завершению. Еще несколько лет — и шансов у противной стороны не осталось бы. Нужно было спешить. Нужно было решаться — пока оставалось шатким положение царя в его собственном доме.

79

Здесь и далее мы без дополнительных сносок реферируем соответствующие страницы книги: Эйдельман Н. Я. Грань веков. С. 184–340.

В это самое время из Берлина вернулся тайный советник Никита Петрович Панин; вскоре он стал вице-президентом коллегии иностранных дел. Панин был сторонником русско-английского союза, подобно русскому послу в Лондоне Семену Романовичу Воронцову и вопреки своему непосредственному начальнику Федору Ростопчину (который вел, однако, дружескую переписку с Воронцовым). Павел же — под влиянием Ростопчина — был убежден в противном. Шаг за шагом он шел на сближение с послереволюционной Францией, а значит — в направлении к войне с Англией. Русские англоманы были крайне недовольны. Так представления Панина об интересах России неожиданно совпали с интересами английского посла Витворта к этим представлениям. И, возможно, с лондонскими субсидиями. [80]

80

Традиционно исследователи ссылаются на К. Валишевского, работавшего в британском Record Office (Валишевский К. Сын Великой Екатерины: Император Павел I, его жизнь, царствование и смерть (1754–1801). СПб., 1914. С. 554). Правда, никто больше этих документов не видел. Ср. также: Александренко В. Павел I и англичане (Извлечение из донесений Витворта) // Русская Старина. 1898. № 10.

С другой стороны, Павел имел неосторожность покуситься не просто на придворную роль, но и на имущественные привилегии всесильного семейства Зубовых. В особняке Ольги Александровны Жеребцовой (урожденной Зубовой), который по случайности был расположен как раз на Английской набережной, вызревали мечты о реванше. Очевидно, именно Жеребцова сомкнула цепь заговорщиков: Панин — Витворт (дипломатическое звено) — Зубовы (аристократическое звено) — адмирал Иосиф де Рибас (клиент Зубова) — Иван Муравьев (человек Панина) — генерал Петр Пален (представитель клана екатерининских вельмож, веселых циников минувшей эпохи, жаждавших сословного благоденствия и политической предсказуемости).

9 мая 1800 года состоялись похороны великого полководца Суворова, незадолго до смерти отставленного Павлом, униженного и оскорбленного. Царь, который именно Суворову был обязан устойчивостью своего монаршего положения, не счел нужным лично воздать почести покойному. Между тем похороны генералиссимуса вызвали немыслимое стечение народа; равнодушие царя оскорбило не только память старого воина, но и гражданские чувства собравшихся — казалось, весь город рыдал, погребая «мужа, в свете столь славна».