Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Откровенность корреспондентов в переписке, особенно когда письма переправлялись «с оказией» («надеюсь написать Вашему Высочеству кой-что любопытного в первый раз, когда удастся писать не по почте», — писал Головнин в одном из писем 1856 г.^{111}), имела следствием неполноту сохранившегося эпистолярного наследия двух сановников. Осторожность Головнина, возможно, была причиной несопоставимо малого количества писем генерал-адмирала, отложившихся в архивах. Некоторые письма адресаты по прочтении уничтожали. Так, Головнин писал Константину Николаевичу в Варшаву, что сильно взволновался, узнав, что адресат не уничтожает его письма. Он предупреждал великого князя о том, что при неблагоприятных обстоятельствах («когда Вам придется поспешно оставить Варшаву») они могут стать достоянием гласности. «Могу ли я после этого писать Вам о разговорах с Государем, — вопрошал он своего корреспондента, — о том, что происходит в Совете министров и т. п. Есть ли кто другой, кто пишет Вам это и кто пишет так часто и откровенно, как я? Посему, если Вашему Высочеству угодно, чтоб я продолжал так же писать, необходимо: или чтоб Вы собственноручным письмом обещали мне жечь мои письма, никому не показывая их; или, если хотите сохранить для справок, чтоб возвращали мне с карандашной отметкой, а я по накоплении их передам в Мраморный] дворец в запечатанном картоне»^{112}.

Много позже, после своей отставки, генерал-адмирал пенял Головнину за то, что он все по тем же соображениям безопасности вырезает из его писем целые куски: «Я очень сожалею, что Ты из моих писем сделал вырезки и сжег их». Поскольку же Головнину приходилось играть роль своеобразного PR-агента великого князя в Петербурге и частенько зачитывать отрывки из великокняжеских писем в беседах с разными сановниками, он просил патрона сортировать письма на те, которые можно показывать другим, и на те, которые он «должен уничтожить или хранить про себя». Этот труд великий князь, не склонный обременять себя мелочной работой, перекладывал на своего бывшего секретаря: «Ты сам потрудись взять на себя роль цензора, и изволь красным карандашом отмечать, что Ты найдешь нецензурного, и этого другим не читай»^{113}.

Для лиц, сколь-нибудь сведущих в отношениях в высших сферах, была очевидна роль серого кардинала, которую исполнял Головнин при генерал-адмирале. Известный знаток придворных нравов и разоблачитель политической кухни князь П.В. Долгоруков писал об Александре Васильевиче: «Тонкий и хитрый, он скрывает при дворе свою тонкость под маской благодушия и полнейшей простоты; глубокий знаток человеческого сердца, никто, как он, не знает, к каким сердечным струнам следует обращаться, какие пружины надо нажать; он поразительно умеет влиять на людей, руководить ими, направлять их» ^{114} . Близость Головнина с великим князем и его влияние на него вызывали у многих раздражение. «Хитрым честолюбцем» называл его М.А. Корф ^{115} . П.А. Валуев, дополняя корфовскую характеристику, называл Головнина «неугомонным и энциклопедическим Serigneur'ом великого князя» [3] . Особую неприязнь к Головнину питали те лица, которые видели в нем соперника в борьбе за влияние на Константина Николаевича. Так, для морских офицеров он был бюрократом, который разрывал живую связь между генерал-адмиралом и его флотом и считал моряков «за рабов, обреченных на повиновение придуманному им порядку вещей». «Мы, военный дом великого князя, — сетовал в своих воспоминаниях адмирал И.А. Шестаков, — …занимали положение илотов в устроенной Александром Васильевичем афинской правительственной комбинации» ^{116} .

3

Serigneur (фр., устар.) — тот, кто обучает птицу пению.

Для Головнина главными орудиями воздействия на великого князя были предоставление ему политической информации и поддержка его честолюбивых амбиций. Отличаясь высокой деловитостью, способностью прочитывать большой объем материалов, прекрасной памятью, высокой плодовитостью в создании разнообразных текстов, Головнин заваливал Константина Николаевича материалами, которые должны были направлять его действия в том направлении, которое казалось Головнину наиболее оптимальным.

Он часто пересказывал патрону содержание прочитанных книг, а иногда советовал ему самому прочитать то или иное произведение. В 1856 г. он переправил генерал-адмиралу «в дополнение к находящемуся уже в [его] библиотеке собранию русских книг, напечатанных Герценом в Англии», очередной выпуск «Голосов из России» и с необходимой осторожностью рекомендовал ознакомиться с ним: «Эту книжку стоит прочесть в свободные минуты, хотя в ней есть много ошибочного»^{117}. Через пару дней он обратил внимание великого князя на недавно вышедшие в свет «Старый порядок и революция» А. Токвиля и роман «Дред» Г. Бичер-Стоу. Головнин проводил при этом прямую параллель между Старым порядком во Франции и современным положением в России: «Сочинение его содержит много весьма поучительного и особенно для нас русских именно в теперешнюю эпоху много полезного». Что касается творения американской писательницы, то он рекламировал и более ранний, более знаменитый ее роман — «Хижину дяди Тома», «написанный против рабства в Америке и который после Библии есть книга, имевшая наибольшее число экземпляров. В новом сочинении, — писал Головнин, — она преследует ту же цель и представляет, какое вредное влияние имеет рабство на владельцев рабов и на государственное управление и финансы»^{118}.

Спустя четыре года Александр Васильевич с удовлетворением отмечал, что книга Токвиля понравилась великому князю и что его патрон сделал из нее именно те выводы, которые уже сформулировал сам ментор: «Мне помнится, что Ваше Высочество читали с большим интересом сочинение Tocqueville L'ancien regime et la revolution и находили большое сходство между положением Франции до революции и нынешним состоянием России»^{119}. Теперь он рекомендовал обратиться и к источникам, из которых Токвиль черпал свои суждения о Старом порядке, а именно к сочинению Артура Юнга «Путешествия по Франции», и просил великого князя иметь в виду его «мысли при окончательном обсуждении положения о крестьянах»^{120}.

На следующий год Головнин настаивал на прочтении нового сочинения Токвиля — «Демократия в Америке», из которого можно было почерпнуть и идеи пореформенного устройства крестьян, и образцы общинного устройства в управлении, и практические рекомендации по председательству в Главном комитете об устройстве сельского состояния. Другие сочинения, с которыми знакомился в это время Головнин и которые он рекомендовал генерал-адмиралу, это «О свободе» и «Размышления о представительном правлении» Дж. Милля, «История цивилизации в Англии» Г. Бокля, «О централизации и ее последствиях» О. Барро. В этих работах Головнин находил аргументы против идей о необходимости введения в России конституционного правления: «Подобная мера была бы гибельна для России в настоящую эпоху, — полемизировал он с П.В. Долгоруковым и другими сторонниками конституции, — и если б Русский Государь, увлекаясь идеями Александра Павловича, задумал для нас такой подарок, я из любви к отечеству стал бы противодействовать таковому намерению. Самые либеральные современные писатели Buckle, Mill и Odilon-Barrot подтверждают справедливость моих мыслей»^{121}.

Помимо ознакомления Константина Николаевича с передовыми идеями того времени Головнин информировал его и о более практических вещах. В 1860 г. он на несколько месяцев уехал из Петербурга в свою рязанскую деревню, а затем совершил путешествие на юг страны. В преддверии отмены крепостного права, вскоре после того как великий князь возглавил Главный комитет по крестьянскому делу, Головнин фактически диктовал ему программу крестьянской реформы. Он писал, что из разговоров его «с крестьянами и расчетов средним урожаям и средним ценам выходит, что оброк и выкупная цена усадьбы, назначенная Редакционными Комиссиями, несоразмерно высоки и что огромное большинство здешних крестьян не в состоянии будет платить их» ^{122} , писал о необходимости предоставить крестьянам возможность выкупа земли и, «назначив большой оброк, назвать часть его поземельной рентой, а другую часть выкупным процентом» ^{123} , о том, что «освобождением крестьян надо воспользоваться, чтобы примерить оба сословия и искоренить враждебное чувство их одно к другому» ^{124} . Ключевым пунктом этой программы, по справедливому утверждению исследователя В.Е. Воронина, «являлась предстоявшая после отмены крепостного права реформа аграрных отношений в России на началах функционирования двух типов хозяйств: крупного помещичьего, основанного на вольном найме, и мелкого крестьянского» ^{125} . [4]

4

Великий князь Николай Константинович (1850–1918) — сын Константина Николаевича.

В своем политическом влиянии на патрона Головнин позволял себе принимать роль наставника в его общекультурном развитии. В одном из писем, по прочтении сочинения Шарля Левека «Наука прекрасного в ее применениях и истории», он обращал внимание Константина Николаевича «на то, что у нас при воспитании эстетика вообще упускается из виду, тогда как сознательное наслаждение красотами в природе, в поэзии, искусствах и особенно прекрасным в нравственном мире, есть чувство совершенно бескорыстное и ничто более не облагораживает и не возвышает души. Не упустите этого из виду при воспитании Николая Константиновича». И тут же он добавлял: «Жаль, что у Вас нет свободного времени. Мне кажется, Вам надобно бы попросить для себя отпуска на несколько времени, чтоб пожить с природой и книгами, подобно тому, как делают весьма часто английские государственные мужи, когда они удаляются в свои замки»^{126}. В другом письме Головнин сообщал некоторые сведения о Карловом университете в Праге и Альбертине в Кенигсберге, мотивируя это тем, что «по случаю назначения Путятина министром народного просвещения в Совете министров, вероятно, будут повторяться рассуждения о наших университетах». «Мне бы очень хотелось, — продолжал он, — чтоб при этих суждениях Ваше Высочество, как часто бывало, блеснули знаниями, коих нет у других членов»^{127}.

Помимо воспитания чтением Головнин позволял себе и прямые советы своему патрону. Особенно сильно его беспокоили обуревавшие иногда великого князя желания бегства из Петербурга. Вспыльчивая натура Константина Николаевича испытывала большие трудности при встрече с серьезными препятствиями на пути к осуществлению своих амбициозных планов. В таких случаях он был склонен отказываться от активной политической деятельности, которая лишала его «возможности заниматься специально своей морской частью», в то время как он «желал бы быть только генерал-адмиралом, управлять только флотом и чаще ходить в море с эскадрами»^{128}.

В 1858 г. Головнину не удалось отговорить генерал-адмирала от эскапистского решения, хотя для этого ему пришлось прервать собственное лечение за границей и срочно вернуться в Петербург. Однако два года спустя, узнав о том, что у великого князя возникло желание отправиться в Германию, Головнин прибегнул к лести — излюбленному приему прикосновения к струнам души своего покровителя. Процитировав строки Г.Р. Державина о том, что «бессмертная прямая слава есть цепь цветущих вечно благ», и перечислив те благодеяния великого князя, которые, безусловно, можно отнести к подобной цепи, Головнин напомнил о тех задачах из политической программы, решением которых предстояло заняться генерал-адмиралу: «…преобразование судебных учреждений, которое должно дать всем служащим в морском ведомстве справедливый суд; преобразование учебных заведений… учреждение пенсионной кассы для матросов, коего высокая цель — прекратить несправедливость правительства к этим людям… освобождение черноморских адмиралтейских поселян от крепостного права морского ведомства; меры к развитию купеческого флота; участие в делах Крестьянского комитета с целью сделать добро обоим сословиям, развязать их и заменить нынешнюю вражду дружелюбным расположением и создать для 22-х миллионов вольный труд; участие в Финансовом комитете — с целью уменьшить тягость народную и разложить равномерно на богатых и бедных, тогда как теперь она преимущественно лежит на последних. Вот какая блестящая и, главное, полезная деятельность предстоит Вам на 1860/61 год». Завершал он эту картину блестящей будущности риторическим вопросом: «Неужели можно променять ее на прогулку по германским дворам?»^{129}

Вообще лесть была для Головнина одним из наиболее эффективных способов влияния на своего патрона. Он самым серьезным образом заботился о создании и поддержании в глазах публики положительного имиджа генерал-адмирала. До 1861 г. Головнин занимался составлением погодной биографии великого князя, в которой превозносилась его успешная деятельность, отмечалась его популярность и порицались его недоброжелатели^{130}. Головнин воздействовал не только через настоящее, но и через будущее. «Материалы о деятельности» должны были придать Константину Николаевичу уверенность, что потомки узнают о нем именно то, что представит в этих материалах Головнин.