Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей

Однако вскоре чувство долга перед отцом сменяется тяжелыми сомнениями. В отличие от отца, который имел вполне определенные планы на сына, Константин Константинович в юности смутно представлял себе свое будущее: «Я слишком много думаю и обыкновенно совершенно непроизводительно. Впечатления долго у меня не остаются, а беспрестанно сменяют друг друга. То я сочиняю стихи, то пишу музыку, то собираюсь приняться за коллекцию старинных вещей, то готовлюсь в государственные люди»^{193}. В свои 22 года куда больше он мечтал о том, чтобы «жениться и зажить себе счастливой семейной жизнью» в доме «в чисто русском стиле, вроде теремов»^{194}. В 1881 г., пребывая на Афоне, в одном из разговоров с монахом он поделился, что хочет «посвятить жизнь свою на улучшения быта духовенства и под старость принять на себя Ангельский образ, быть архиереем, приносить великую пользу»^{195}. Ту же мысль он высказал своей старшей сестре, великой княгине Ольге Константиновне, королеве Греческой: «На обратном пути говорил Оле про свои мечты быть женатым, сделаться обер-прокурором Святейшего Синода и, в конце концов, постричься в монахи и стать архиереем»^{196}.

Во время плавания по Средиземному морю в 1880–1881 гг. Константин Константинович принял твердое решение оставить морскую службу, пойдя, таким образом, наперекор воле Константина Николаевича и императора. Предчувствуя, насколько тяжело будет отцу принять это решение, Константин обратился в письме к своему кузену великому князю Сергею Александровичу и попросил содействия. Через несколько дней он получил длинный ответ: «Он (Сергей. — К.С.) говорит, что передал “куда следует” о моем желании бросить морскую службу, выбрать другое поприще деятельности. Догадываюсь, что “кому следует” должно означать Государя и Алексея. Они были огорчены моим намерением… Но несмотря на огорчение, поняли мое желание и по моему возвращении из плавания примут его к сведению»^{197}. Не оставил Константин Константинович своего намерения и после прибытия в Петербург: «Когда порою припомнится какой-нибудь предмет в моей каюте, то сердце сжимается. Часто плавание представляется мне зловещим кошмаром»^{198}.

Этот поступок нанес тяжелейший удар по ожиданиям Константина Николаевича: «Папа крайне раздражен моим оставлением флота и не хочет мешаться ни в какие мои дела. Ни за что не допускает мысли, чтобы я продолжал носить морской мундир. Обвиняет меня в многолетнем лицемерии, предоставляет служить и прислуживаться в разных канцеляриях и министерствах, но без флотской формы»^{199}. Решение сына в корне расходилось с принципами августейшего контр-адмирала, заложенными еще в детстве. Всю свою жизнь старший великий князь чтил отца и преклонялся перед ним. Неслучайно, что своего первого сына Константин Николаевич назвал в его честь. Такого же отношения к себе он ожидал от великого князя Константина Константиновича: «Папа начал с того, что мое нежелание служить во флоте и заявление о том его глубоко огорчает, что я нанес ему тяжелый удар, и что теперь, когда он и так уже сряду имел неприятностей, эта рана останется неизлечимой до конца его жизни. У него слезы были на глазах… Папа так смотрит на вещи: отец определяет будущность сына, невзирая на его наклонности. Сын должен повиноваться беспрекословно. Так думал и поступал Николай I, и дети его не сопротивлялись»^{200}.

Однако это было не последнее разочарование Константина Николаевича. Еще одним ударом для него стала новость о том, что сын решил посвятить себя поэзии. Все в том же 1881 г. в «Вестнике Европы» были напечатаны стихотворения, автор которых скрылся под криптонимом К.Р. Но Константин Николаевич сразу догадался, кому принадлежат прочитанные им стихи, и вызвал сына на разговор. Он говорил, что «каждый раз эти стихи возбуждали в нем самое неприятное чувство» и что ему было стыдно. Со слов отца Константин Константинович пишет в дневнике, что тот сам в юности увлекался поэзией. Но когда об этом узнал Николай I, последовал строгий выговор: «Николай Павлович сказал: Je voudrais fair mon fils mort plus tot que poete [6] ». Он не допускал мысли, чтобы великий князь мог и подумать о каком-либо занятии вне службы государству. «Папа заметил мне, — продолжает К.Р., — что, вероятно, его слова будут мне неприятны, но что он человек старого времени и своих взглядов переменить на новый лад не может» ^{201} .

6

«Я предпочел бы, чтобы мой сын умер раньше, чем стал поэтом» (фр.).

«Новый лад» для Константина Николаевича заключался в тех принципах и идеях, которые развивались во время царствования Александра III. В отличие от Александра II, который с большой охотой привлекал образованных и талантливых людей к участию в государственных преобразованиях, новый император стремился ограничить круг государственных деятелей. Не был он и сторонником того, чтобы другие члены императорской фамилии имели значительный вес в политических делах. Он не только отстранил их от управления, но и задумался об уменьшении принадлежавших им по закону прав. Отношение Александра III к августейшим родственникам отчетливо выразилось в том, что он внес значительные изменения в «Учреждение об императорской фамилии». Их суть состояла в ограничении числа членов дома Романовых, которые могли бы претендовать на то, чтобы называться великими князьями и иметь соответствующие привилегии, в том числе получать немалое содержание из государственной казны. По новому установлению правнуки монарха и последующие поколения получали титул князей крови императорской^{202}. Заметно сокращалось и их содержание: в отличие от внуков императора, которые по совершеннолетию получали 150 тысяч рублей в год, им стали выделять всего 30 тысяч^{203}. Также замедлялось продвижение по службе.

Нововведения стали настоящим потрясением для августейшего семейства, ведь теперь дети здравствующих внуков императора едва ли могли рассчитывать на уже ставшие привычными привилегии: «Кто-то из них в шутку назвал их Указом о Сидоровых козах, так как эти будущие потомки не имеют определенного имени»^{204}. Впрочем, у Александра III были основания задуматься об ограничении «для будущего»^{205}, как он говорил, числа «высочеств», тем более что он не видел в них помощников в деле государственного управления. Если при Николае I великих князей было 5, то при Александре III их стало уже 24, а впоследствии, при Николае II, — 22 и 13 князей крови императорской, не считая герцогов Лейхтенбергских, князей Романовских. Чем больше становилось великих князей, тем легче им было затеряться в окружении императора. Все дальше отходили они от участия в жизни государства, отдавая предпочтение личным интересам.

Константин Константинович начал службу приблизительно в одно время с вступлением Александра III на престол. Ожидания К.Р. от нее вполне соответствовали отношению нового императора к правительственной деятельности великих князей. Августейший поэт признавался, что в политике смыслит мало и его воззрения «шатки и неопределенны». «У меня только одно чутье, может быть, совсем неверное», — говорил он императрице Марии Федоровне^{206}. Такой взгляд на свою роль в государстве способствовал тому, что в отличие от отца, который порицал «решительно все», что «творилось» при Александре III, Константин Константинович, напротив, относился к императору с глубоким почтением и уважением. «Я чувствую к нему, — писал он в дневнике в 1885 г., — какую-то бесконечную привязанность, преданность; к этому еще примешивается благоговение как перед чем-то священным. Он для меня не только сильный, прямодушный человек, с чистым добрым сердцем, но и Царь-помазанник Божий. Хорошо бы за него в огонь и в воду»^{207}.

Константин Константинович, отказавшись от службы во флоте, в феврале 1884 г. в возрасте 26 лет принимает командование ротой Измайловского полка (для сравнения, Константин Николаевич в 26 лет возглавил Морское министерство). В 1888 г., в день своего тридцатилетия, он подвел промежуточный итог своей жизни, так контрастирующий с достижениями в этом же возрасте его отца, и записал в дневнике: «Жизнь моя и деятельность вполне определились. Для других я военный, ротный командир, в близком будущем полковник, а там, лет через 5–6, — командир полка и, как мне хотелось бы, Тифлисского, моего, на Кавказе. Для себя же — я поэт. Вот мое истинное призвание»^{208}. Поэзии Константин Константинович отводил особое место, что, в частности, отразилось в его программном стихотворении «Баловень судьбы», в котором он заявляет о своем желании совершить «священный подвиг певца» «во славу матушки России».

Увлечение Константина Константиновича поэзией придало ему известности в творческих и научных кругах. Еще в юности у него проявился особый интерес к русской литературе. В 20 лет он знакомится с Федором Михайловичем Достоевским, сыгравшим определенную роль в выборе великим князем своего литературного поприща. В 1883 г., в годовщину смерти Достоевского, К.Р. записал в дневнике, что «читал “Господи и Владыко живота моего” с усердными земными поклонами и молился за покой души»^{209}. А в 1891 г. он, вспоминая о своем знакомстве с писателем, оставил следующую запись: «Он относился ко мне с расположением и, помню, предсказал мне великую будущность. Я верю, что он обладал даром пророчества»^{210}. Произведения Ф.М. Достоевского великий князь будет не единожды перечитывать в течение всей своей жизни. Однако И.Л. Волгин, рассмотрев в своей монографии воздействие самого писателя и его творчества на Константина Константиновича и дав ему довольно точную характеристику человека с «обостренным чувством вины», несколько преувеличил значение своего героя^{211}. Далеко не только творчество автора «Бесов», любимого романа К.Р., повлияло на его мировоззрение.

В 1880 г. на вечере у графини А.Е. Комаровской великий князь познакомился с «почтенной наружностью и умной и игривой речью» — писателем И.С. Тургеневым, произведшим на него самое приятное впечатление. «Он, по-видимому, веселого нрава и привык вращаться в светских кружках, — записывает в тот же вечер начинающий поэт, — он знает, что на него смотрят, как на выходящего из ряда вон человека, знает, что все развешивают уши, как только он откроет рот, и нисколько не конфузится этим»^{212}. Великий князь задумывал даже литературный вечер с писателем в Мраморном дворце. Однако, боясь скомпрометировать великую княгиню Александру Иосифовну, он отменил встречу, так как его гость «несколько раз подозревался в революционном направлении»^{213}. Теплые отношения связывали великого князя и И.А. Гончарова, который стал одним из доверенных критиков творчества К.Р. Они вели длительную переписку. Константин Константинович не раз бывал у него в гостях: «У него две маленькие, низенькие комнатки; письменный стол еще тот самый, на котором писал Обломов. Я с благоговением за него подержался»^{214}. С благоговением относился к великому князю и сам Гончаров: «Раз, в присутствии Кони, он получил от меня записку и прочел ему ее. Кони попросил его подарить ему конверт с адресом, написанным моею рукою… Ив[ан] Александрович], не говоря ни слова, спрятал конверт в ящик и запер на ключ»^{215}. Писатель также пророчил молодому поэту «величие»: «Я могу стать великим, говорил он. Не это ли моя мечта? Мечта самая заветная, самая пламенная; ужели она осуществится?»^{216} Высоко Константин Константинович оценивал творчество и Л.Н.Толстого, с которым тщетно искал встречи. Так, о пьесе «Власть тьмы» великий князь писал, что «задача художества выполнена неподражаемо… а конец вполне достоин Достоевского»^{217}. Одним из любимых писателей К.Р. был Николай Семенович Лесков. Его «Соборяне» «усладительно питали и душу мою, и ум, и воображение»^{218}. В Мраморном дворце бывал А.А. Фет. Тесно Константин Константинович общался и с другими своими современниками — А.Н. Майковым, Я.П. Полонским, Н.Н. Страховым.

Широкие знакомства Константин Константинович имел и в музыкальных кругах. Так, великий князь с юности увлекался музыкой и считал ее самым возвышенным искусством, «как самое отвлеченное и менее других поддающееся разбору и законам, по которым прекрасное отличается от дурного»^{219}. Его учителем был композитор Р.В. Кюндингер, профессор фортепьяно в Санкт-Петербургской консерватории, в числе учеников которого одно время был П.И. Чайковский. Константин Константинович уделял много времени разучиванию музыкальных произведений, сам сочинял романсы и музыку на стихи. В 1880 г. Константин Константинович завел дружбу с Петром Ильичом Чайковским: «Он воспитывался в училище правоведения, был очень несчастлив в семейной жизни и теперь исключительно занимается музыкой»^{220}. В том же 1880 г. П.И.Чайковский приезжал на музыкальные вечера в Мраморный дворец, где вел разговоры с Константином Константиновичем о музыке и опере. В лице Петра Ильича великий князь нашел близкого друга. Не прошло и двух недель с их знакомства, как он записал в дневнике, что ощущает себя с ним так, как будто они «давно знакомы и даже дружны»^{221}.