Александр Николаевич Формозов. Жизнь русского натуралиста

К началу XX века Нижний уже крупный губернский город. В 1896 году в нем жило 81 563 человека, а в 1917 – 148 000. Это промышленный центр с пятьюдесятью фабриками и заводами, с большим отрядом пролетариата, мощно заявившим себя в 1905 году (читай “Мать” Горького). Это железнодорожный узел, связанный колеёй с Москвою еще с 1861–1862 годов, а с 1906 – и с севером – Вологдой и Вяткой [24] . Это огромный порт на Волге, по которой плавала тысяча пароходов. Это и Всероссийская ярмарка, перенесенная в 1818 году из Макарьева в Канавино, на стрелку при впадении Оки в Волгу. Это город с первоклассной архитектурой, с кремлем, Архангельским собором. Рождественской Строгановской церковью, со зданиями в стиле классицизма и ампира. Это культурное гнездо с театром на тысячу мест, с сильной труппой и постоянными гастролями лучших артистов России, город, где есть художественный, исторический и естественно-исторический музеи. Как же отразилось все это на формировании характера мальчика из небогатой семьи, что из окружающего оставило отпечаток на его личности, а что прошло мимо?

24

Нижний Новгород. // Энциклопедический словарь Брокгауз-Ефрон; т. XXI, СПб, 1897, с. 51; Горький // БСЭ (3 изд.), т. 7, 1972, с. 140.

Я никогда не слышал от отца о нижегородском театре. Должно быть, если он там и бывал, то очень редко. Не помню я и рассказов о стачках сормовских рабочих. И это было от него далеко. Только в книжке 1926 года “Наше рыболовство” приведен эпизод двадцатилетней давности. Автору врезалось в память, как на его глазах рыбаки не отдали становому свои незаконные снасти. “Долго, крепко били, по грязи его валяли у ручья, отобрали револьвер, мундир порвали. А потом притихло в ужасе село. И пришел на утро пароход быстроходный, с острым, как у щуки, носом, темно-серой жуткой краски. Вышли стражники с винтовками, потащили рыбаков на пароход, и заплакали, заголосили бабы на селе. Забурлили лопасти винта, побежала пена из-под носа, затрепался по ветру цветистый флаг. Увезла полиция речная рыбаков в уездную тюрьму. За решетку посадили их над рекой рыбацкой в башне каменной Макарьевской, что глядится в волжские струи” [25] . (Любопытны два момента. Во-первых после такой впечатляющей картины автор признает, что не правы были все-таки рыбаки, занимавшиеся браконьерством. Во-вторых, сам стиль с несколько навязчивой инверсией, напоминающей построение фраз в очерках Николая Елпидифоровича).

25

Формозов А.Н. Наше рыболовство. М.-Л., 1926, с. 9.

Жизнь губернского центра в целом для мальчика была чужда. Недаром, в первых изданиях “Шести дней в лесах” возвращение юных охотников в город обрисовано так мрачно: “Захлебываясь в дыму, горбатым чудищем растянулся он, оседлав волжские горы, больной и жадный, поджидал своих жертв, тускло мигал красными глазками фонарей и кашлял хриплыми осипшими гудками паровозов” [26] . Должна была пройти четверть века, прежде чем в третьем издании повести тот же эпизод приобрел иную тональность: “Вот и отчий дом – старинный город, верный страж над широкими раздольями Волги: А за ним во все стороны в полумраке вешней ночи – русские бескрайние поля, поля и деревни с томным звоном гармоники, с песнями девушек у околицы и над десятками неисхоженных верст – свежий шелест-ропот вековых лесов, переполненных всяческой жизнью. Любимый край, милая природа, милее их нет во всем свете” [27] . Тогда, в годы зрелости, стало ясно, что противопоставлять родной город окружавшим его лесным краям не совсем правильно, в чем-то они дополняли друг друга. Тогда, набрасывая в затемненной военной Москве черновики так и не доведенных до конца “Записок натуралиста”, Александр Николаевич уделил в них место и Нижегородскому кремлю и Историческому музею в одной из его башен, где были собраны памятники древности и старого русского быта (в его детских дневниках я увидел зарисовки кремневых орудий, выставленных в музее). Эти реликвии помогли мальчику прикоснуться к национальным историческим традициям, что оказалось отнюдь немаловажным для научного и художественного творчества А.Н. Формозова.

26

Формозов А.Н. Шесть дней в лесах. П., 1924, с. 115.

27

Формозов А.Н. Шесть дней в лесах. М., 1948, с. 110.

Но в детстве и юности все воспринималось иначе. Дороги были не кремль, не гимназия, а Волга, рыбная ловля, первые охотничьи походы с отцом, магазин “Диана”, где покупали порох и дробь [28] , собаки, жившие в семье. Уже пяти – шестилетний Шура часами сидел с удочкой на волжском берегу, ловил плотвичек и ершей, налимов и подлещиков, следил за полетом чаек, за поденками и цаплями, всматривался в жизнь рыбаков, перевозчиков. От них, затая дыхание, слышал он рассказы о Стеньке Разине, о таинственных кладах, о сегодняшних удивительных событиях на великой реке.

28

Нижегородский охотничий магазин “Диана. К.Г. Кениг и сын” описан в рассказе Н.Н. Зарудина “Древность” (В его кн. Закон Яблока. М., 1966, с. 135–136). Помещался он на Осыпной улице (Весь Нижний Новгород и Нижегородская ярмарка. Путеводитель. СПб, 1914. с. 64).

Летом семья Формозовых выбиралась за город, не на дачу, а куда-нибудь в обычную деревеньку, где можно снять дом подешевле, но обязательно близко от Волги и с лодкой. Первое лето, запомнившееся мальчику, было проведено в селе Татинец, на правом берегу Волги, выше Макарьева. Но особенно яркие впечатления остались от более поздних выездов в Лысково. Длинные летние дни на вольном воздухе, на лодке с удочками у таинственных древних стен Макарьевского желтоводского монастыря.

Дом на Большой Печерской улице в Нижнем Новгороде, где жила семья Формозовых.

Очень рано Николай Елпидифорович стал брать Шуру на охоту. Из дома на Большой Печерской улице (дом 49, кв. 14, ныне дом 51а) они выходили мимо Печерского монастыря вниз по правому берегу Волги на старый Казанский тракт, обсаженный березками еще при Аракчееве, и здесь уже можно было увидеть и следы зайцев и их самих, забыть о городе и погрузиться в общение с природой. Перед отцом Александр благоговел, а тот радовался, что у него появился спутник, помощник, ученик, жадно внимавший его рассказам о зверях и птицах. 23 марта 1923 года, когда сын уже учился в Москве, он писал ему: “как хочешь, а ведь есть связь между твоим детским бродяжничеством с отцом по лесам и полям и излюбленным и избранным теперь тобою жизненным поприщем. Конечно, огромное значение имеет и природа: ты в детстве, едва умея бродить, всему предпочитал быть на воле, среди травы и кустов. Гулять, или, как ты тогда выражался, “галять” было твоим любимым удовольствием”.

Н.Е. Формозов с сыном на охоте. Рис. А.Н. Формозова к первому изданию книги “Шесть дней в лесах”, 1924 г.

Так еще в детстве наметилась область интересов нашего героя. В этом как будто нет ничего загадочного: ребенок подражал отцу. Но ведь был другой сын, старший, а его ни охота, ни природа нисколько не увлекали. Николай Николаевич, подобно младшему брату, в 1920-х годах переехал в Москву, тоже служил там в Университете, занимаясь психологией, но как-то не нашел себя, тяжело перенес разгром этой науки на грани 1920-х и 1930-х годов, рано перевелся на инвалидность и – вечно больной, – пережив всех своих родных, умер на девятом десятке лет. На вопрос, почему мы выбираем ту, а не другую дорогу, ответить сплошь и рядом немыслимо.

В 1909 году, сдав экзамены по арифметике и русскому языку – устный и письменный, – Александр поступил в гимназию. Родители постарались, чтобы все дети получали наилучшее из возможных в городе образование. Поскольку плата за учение составляла 70 рублей в год [29] , мелкому чиновнику это было нелегко. Мальчики получали стипендию нижнегородского земства. Стипендия Александра называлась “имени Ульянова” [30] .

Нижегородская первая мужская гимназия, помещавшаяся на Благовещенской площади и основанная в 1809 году, была неплохим учебным заведением, с сильным составом преподавателей и определенными литературными традициями (тут в 1839–1846 годах преподавал П.И. Мельников-Печерский; среди выпускников разных лет – китаевед В.П. Васильев, историк К.Н. Бестужев-Рюмин, математик и механик А.М. Ляпунов, химик А.Е. Фаворский). Для учащихся устраивали экскурсии. Так, в июле 1914 года отец побывал на Урале: в Екатеринбурге, Нижнем Тагиле, Кунгуре, Златоусте, Перми. Благодаря школе он овладел латинским, французским и немецким языками, полюбил классическую русскую литературу.

29

Весь Нижний Новгород…, с. 47.

30

Нижегородский обл. архив, ф. 520. оп.478, ед. хр. 1752, л. 4.

И все-таки гимназическая жизнь для мальчика значила куда меньше, чем охотничьи походы. Вне класса никакого общения с учителями не было. Как-то, разглядывая старую нижегородскую фотографию, где при выпуске были запечатлены все педагоги и ученики, я увидел среди первых портрет Сергея Ивановича Архангельского – известного специалиста по средневековой Англии, выбранного в 1940-х годах членом-корреспондентом Академии наук. Я спросил о нем отца, но он не смог припомнить об историке ничего, кроме одной шалости, с ним связанной.

Для того, к чему лежало сердце, гимназия давала мало. А мальчик, вступавший в юношество, чувствовал, что его знания о мире природы скудны, и жаждал их расширить. Сперва он кинулся искать книги. Попросил тетю подарить на очередной день рождения книгу о животных. Та купила альбом, где были нарисованы лягушки, поющие по нотам и крот в очках с ножницами в лапах. Схватил тургеневские “Записки охотника”, принесенные из библиотеки старшим братом, – опять не то, все про людей, а не про зверей. Наконец удалось достать “Из жизни русской природы. Зоологические очерки и рассказы” профессора Модеста Николаевича Богданова. В 1914 году вышло первое издание “Жизни леса” молодого Сергея Ивановича Огнёва. Оттуда взят эпиграф к самому раннему дневнику А.Н. Формозова 1914–1915 годов: “Образ жизни наших мелких млекопитающих изучен еще очень мало, а между тем как много интересного можно сделать в этой почти нетронутой области… Собирайте поэтому мелких зверьков, записывайте наблюдения над их образом жизни, привычками, и вы несомненно внесете много нового в эту еще слабо изученную научную область” [31] .

31

Огнёв С.И. Жизнь леса. М. 1914, с. 28.

Но ближе всего по духу и настроению оказались для юного натуралиста повести канадского писателя Эрнста Сетона-Томпсона (1860–1945). Их выпускало издательство толстовцев “Посредник”, чтобы пробудить любовь к животным в народе, и эти брошюрки, стоившие копейки, были доступны школьнику из бедной семьи.

До конца дней хранил их Александр Николаевич, а тогда в подражание Сетону принялся рисовать птиц и зверей. Копировал иллюстрации из книг самого Сетона, из охотничьих журналов, иногда попадавших к Николаю Елпидифоровичу, зарисовывал следы, встретившиеся при походах за город, цветы и деревья, трофеи отца – убитых зверей и птиц, и живых – по памяти. “Из года в год его неутомимые попытки изображать овсянок, дятлов и синиц оставляли бесчисленные следы на тетрадях для алгебры и французского, даже на обложках учебников” – говорится в “Шести днях” [32] . “Опять Формозов синичек рисует”, – ворчал учитель латинского языка. С тех пор он привык, сидя на скучных заседаниях, набрасывать что-нибудь на подвернувшемся клочке бумаги, и нередко соседи выпрашивали эти листки и берегли их годами. Занимался он с ранних лет и акварелью, но здесь отсутствие какой-либо школы более сказывалось. Иное дело – рисунки пером, сперва чернилами, а потом тушью. Рука становилась все увереннее, фигуры зверей и птиц все лаконичнее и одновременно – живее.

32

Формозов А.Н. Шесть дней в лесах. М., 1948, с. 6.