Александр Николаевич Формозов. Жизнь русского натуралиста

Страница из дневника А.Н. Формозова 1921 г.

Все же чаще Александр Николаевич совершал вылазки в природу один. В октябре 1921 года он отправился в командировку от Естественно-исторического музея Нижегородской губернии для исследования сибирской фауны хвойных лесов Керженца и его притоков. Время было уже позднее. В основном пришлось ограничиться расспросами охотников, Тогда отец добрался до знаменитого Оленевого скита, описанного Мельниковым-Печерским, где застал старух, помнивших этого “гонителя и зорителя” старообрядцев. Что касается расспросов у крестьян, то этим Александр Николаевич не пренебрегал и в дальнейшем, в зрелые годы. Его ученик В.В. Груздев в письме ко мне от 16 апреля 1981 года отмечал свойственное учителю “глубочайшее уважение и любовь к… массе людей, работающих в природе. Это и крестьяне, и охотники-промысловики, и пастухи, в общем все, кто добывает свой хлеб, находясь в тесном общении с природой. В А.Н. жило глубокое убеждение в том, что, общаясь с природой, эти люди не могут не замечать, не запоминать много интересных и ценных для науки явлений. Поэтому натуралист не должен полагаться только на себя, но обязан изыскивать способы использования этого источника – народного опыта, народных наблюдений, А.Н. был лишен академического высокомерия, он умел слушать и уважать слова и мнения любого человека, на любом ранге общественном. Он этому всегда учил и нас”.

В феврале 1922 года Формозов вновь был на Керженце, на этот раз вместе с Г.Д. Шапошниковым. Братья Шапошниковы – Георгий (1902–1963) и Федор (1909–1973) Дмитриевичи, такие же, как Александр, страстные охотники и любители природы, кончали не гимназию, а реальное училище, и потому знакомство с ними состоялось только в двадцатые годы. Друзья нередко ездили на охоту. Весеннее путешествие в Заволжье на глухариные тока с Георгием – “Зорькой” Шапошниковым нашло отражение в “Шести днях в лесах”. В дальнейшем Георгий Дмитриевич стал инженером авиационной промышленности, а Федор Дмитриевич – ученым-зоологом. В 1960-х годах он преподавал в Тюменском пединституте, Александр Николаевич регулярно с ним переписывался, навещал его в Тюмени, ездил с ним по Оби.

Со временем учебы в Нижегородском Университете связаны и первые выступления А.Н. Формозова в печати. Это заметки “К биологии Rana esculenta”, “Залет фламинго в Нижегородскую губернию”, “Некоторые сведения о водных млекопитающих реки Керженца”. Они появились в 1922–1923 годах в “Русском гидробиологическом журнале”, выходившем в Саратове под редакцией профессора Арвида Либорьевича Бенинга (1890–1943). Побывав в Нижнем Новгороде, он познакомился с увлеченным зоологией студентом и заказал ему эти статьи. Они основаны на собственных наблюдениях.

Когда в 1945 году еще школьником я напечатал в Казахстане сообщение о своих археологических находках, отец внушал мне, что я поторопился, ибо в науку надо входить со зрелыми выношенными работами. Он был совершенно прав, да и мои ученические сочинения гораздо хуже, чем его. Но он забыл, вероятно, как сладостно в юном возрасте почувствовать себя “настоящим автором”, увидеть свои писания набранными типографски. Прекрасно, если чьи-то первые публикации оказываются нужными многим читателям, но иногда важно помочь начинающему напечатать какую-нибудь мелочь, важно не для других, а для него самого. Это даст ему веру в себя, направление на долгие годы вперед, будет вехой в его биографии.

Первая заметка отца занимает всего полстранички и излагает единичный факт: на его глазах 20 августа 1920 года в Макарьевском уезде лягушка проглотила маленькую птичку – камышевку. Третья статья солидней и по объему и по материалу. В ней уже целая серия наблюдений, итог двух поездок на Керженец [53] .

В начале 1923 года вышло и первое научно-художественное произведение А.Н. Формозова – “К наступающей весне”. Оно увидело свет в нижегородском журнале “Охотник” – одном из тех эфемерных изданий, что возникали тогда повсеместно в годы нэпа. В другом номере этого журнала мы найдем стихотворение Н. Зарудина “На Волжских горах” с посвящением “А.Н. Формозову”:

53

Наиболее полный список публикаций А.Н. Формозова приложен к его книге “Звери, птицы и их взаимосвязи со средой обитания” (М., 1976, с. 295–307). Дополнения см.: Формозов А.А. Александр Николаевич Формозов. М., 1980, с. 150.

За перелесками овражьимиСорочий стрекот по садам.С ружьем почти что утро каждоеИду к соломенным буграм.Мой хрусткий шаг жнитвою колкоюТак осторожен в тишине.Просторно вскинется двустволкаПо черной заячьей спине… [54]

Как видим, два послевоенных нижегородских года не были пустыми. Но юноше, рвавшемуся к знаниям, становилось тесно в провинции. Он съездил в Муром на Окскую биологическую станцию Московского университета и записал в своем дневнике, что вернулся с верой в молодые силы России (Д. 10-Х, 1921). С 1921 года он переписывался с А.Л. Бенингом и С.И. Огнёвым, посылал им свои фаунистические сборы. Сохранились их благодарственные письма. Огнёв уже слышал тогда о рисунках Формозова. С января 1922 года он “занялся изучением зимней жизни большого пестрого дятла по программе, предложенной кружком юных натуралистов биологической станции в Сокольниках под Москвой” (Д. 25-I 1922). С автором этой программы, пионером кольцевания птиц в СССР Николаем Ивановичем Дергуновым (1898–1928) также велась переписка.

54

Охотник, 1924, № 1, с. 20. Перепечатано в кн.: Зарудин Н. Полем-юностью. М., 1970, с. 79.

Галки. Рисунок из дневника А.Н. Формозова 1922 г.

19 октября 1921 года Биологический факультет в Нижнем Новгороде был преобразован в Медицинский. Александр Николаевич проучился там еще год на Биологическом отделении, а потом уехал в Москву (договариваться о переводе в Московский университет он ездил в марте 1922 года). Решение вроде бы естественное, но при том достаточно смелое. В столице не было ни близких родных, ни знакомых, ни жилья, ни заработков. Были зато молодость, здоровье, уверенность в своих возможностях.

И действительно, все устроилось, прежде всего со службой. Формозов пришел в Дарвиновский музей, созданный в 1907 году при Высших женских курсах, а в 1922 как раз превратившийся в самостоятельное учреждение, и предложил свои услуги в качестве художника и таксидермиста. Его взяли в штат и – более того – директор и основатель музея Александр Федорович Котс (1880–1964) – разрешил ему прямо там и поселиться. Год спустя Котс помог напечатать “Шесть дней в лесах”. Александр Николаевич никогда не забывал об этом, но принимал Котса, наравне с другими кабинетными, а не полевыми биологами, не очень всерьез. Посмеивался над его легковесной брошюркой о мыслящих лошадях (при проверке выяснилось, что это шарлатанство). Так или иначе и Котс, и Дарвиновский музей позволили моему отцу быстро закрепиться в Москве. Числился он ассистентом-инструктором по отделу монтировки биологических препаратов и коллекций в выставочных залах и получал 20 рублей в месяц.

В музее, где он проработал до 1925 года, вплоть до 1980-х годов висели его акварели “Барсук”, “Хорь”, “Лиса” и были выставлены сделанные им тушки и чучела. В фондах хранятся выполненные им серии акварелей и рисунков пером по темам: “Переселение белок”, “Переселение леммингов”, “Перелеты и гнездовья птиц”, “Вороны и ракушки”, “Постепенное занятие норы различными животными”, “Поющие птицы” [55] . Оформляя экспозицию, он смог кое-чему научиться у лучших наших художников-анималистов Василия Алексеевича Ватагина (1883–1963) и Алексея Никаноровича Комарова (1879–1977). Подаренные ими картины украшали его комнату несколько десятилетий. С Ватагиным подружились и семьями, жили вместе лето 1931 года на даче в Тарусе.

55

Удальцова В.А. Художники Дарвиновского музея. Труды государственного Дарвиновского музея. М. 1997, С. 126, 127; Формозов А.Н. Графика. Каталог коллекции государственного Дарвиновского музея. М., 2004.

Интересным человеком был и художник Михаил Дмитриевич Езучевский (1880–1928). В молодости он бывал в Париже, в первую мировую войну перенес немецкий плен, а работал в основном пастелью, создав ряд выразительных картин, отражающих историю биологии (например, “Наполеон и Ламарк”). От Езучевского отец узнал многое о культуре прошлого, с его помощью овладел техникой пастели, по его совету взял эпиграф из А.К. Толстого к своей книге “Шесть дней в лесах”.

Но главное было, конечно, не в музее, а университете. Биологический факультет еще не выделился. Существовало Естественное (с 1923 года Биологическое) отделение Физико-математического факультета. Туда и поступил Александр Формозов. Прежде всего он обратился, видимо, к Сергею Ивановичу Огнёву (1886-1951). Его книгу “Жизнь леса” он знал с детства, а в дальнейшем переписывался с ним. Огнёв был молодым преподавателем (с 1920 года), даже еще не доцентом (став им в 1926 году), но считался уже восходящей звездой в зоологии. На вечере памяти Александра Николаевича его однокурсник профессор В.Г. Гептнер вспоминал, как Огнёв сказал однажды своим студентам: “Ко мне приходил сегодня интереснейший парень”. Это был Формозов. Едва приехав в Москву, он принес столичному ученому свои дневники, зарисовки, сообщил ему о некоторых наблюдениях в Поволжье.

Огнёв согласился руководить новым студентом, опекал его и в аспирантуре. Ряд лет отношения их ничем не омрачались. В одной из первых публикаций отца выражается благодарность “дорогому учителю” [56] . Тот в свою очередь высказывал в печати в 1928 году признательность “моему другу А.Н. Формозову” за иллюстрации к книге “Звери Восточной Европы и Северной Азии” [57] . В тридцатых годах слова “дорогой учитель” отец произносил только с ироническим оттенком. Как нередко бывает, пути наставника и ученика разошлись.

56

Формозов А.Н. Заметки о млекопитающих Северного Кавказа. // Ученые записки Северо-Кавказского института краеведения. Владикавказ. 1926, т. 1, с. 73.

57

Огнёв С.И. Звери Восточной Европы и Северной Азии. М., 1928, т. 1, с. 4.