Александр у края света

— Ну, — ответил Эвген, — это возможно. Давайте посмотрим на ситуацию с научной точки зрения.

Он выудил из складок туники навощенную табличку и стило.

— Итак, в прошлом году мы собрали в среднем с одного акра одиннадцать медимнов ячменя, двадцать мерок вина и две мерки оливок. По самой грубой оценке, без учета высеивания ячменя в виноградниках, у нас есть тридцать акров под ячмень, семьдесят акров виноградников и двадцать — оливковых деревьев и прочее: дедушкины бобы, великий люпиновый эксперимент и прочую ерунду в том же роде. Разделив на семь... — он помолчал несколько мгновений, хмурясь и считая на пальцах, — разделив на семь, каждый из нас получит четыре с четвертью акра ячменного поля, десять акров виноградника и два и три четверти акра остатка, что в сумме составляет семнадцать акров. Все все поняли?

Эвдем собрался внести еще один формальный протест по поводу безнравственности докладчика, но его зашикали. Всем стало интересно.

— Что ж, ладно, — продолжил Эвген. — Вот хорошие новости. Четыре с четвертью акра поля по одиннадцать медимнов ячменя с акра дадут сорок семь медимнов. Десять акров виноградника по двадцать мерок с акра — легко подсчитать — двести мерок вина. Два и три четверти акра умножить на два, сыпучего или жидкого — вероятно, сверхоптимистичная оценка, но в любом случае это остатки — скажем, пять с половиной мер в денежном выражении. Подобьем итог... — еще одна пауза, пока он подбивал итог, — ... и каждый получает, — объявил он с триумфом, — двести пятьдесят две с половиной меры каждый. Недостаточно для всадника, конечно, но хватит для гоплита, и никакого позора в этом нет, никакого.

Мы смотрели друг на друга, как спасенные в последний момент с тонущего корабля.

— Удивительно, — сказал Эвмен, именуемый в кругу семьи «Человек-хорек». — Даже разделив земли вот так, мы все равно останемся богаты. И все это потому, что Эвдемону приспичило сбежать и дать себя убить?

— Вряд ли, — отрубил Эвдор. — Если бы Эвдемон был здесь, каждому бы досталось не семнадцать, а пятнадцать акров. По подсчетам Эвгена, мы все равно смогли бы произвести достаточно, чтобы попасть в гоплиты. И в этом суть дела. Отец не был дураком, он умел считать не хуже Эвгена, а скорее лучше. И все же он полагал, что мы конченые люди. Так что изменилось?

Таков уж был Эвдор. Отсюда его прозвище Апометеор — тот, кто сваливается на голову. Он получал особое удовольствие, искореняя всякие проявления оптимизма, как человек, уничтожающий крыс в своем амбаре. Хуже всего было то, что он всегда оказывался прав.

— Я так не думаю, — ответил Эвген. — Это же простейшая арифметика.

Эвдор покачал головой.

— Нет, это не арифметика. Ты основываешься на ложных посылках. Эвксен, ты у нас домашний философ. Объясни брату, что такое «ложная посылка».

Не стоит и говорить, что Эвдор был к тому же старшим из нас, что отчасти объясняло его пессимистичную натуру. Он дольше, чем любой из нас, жил под сенью навязчивой идеи отца о том, что мы все обречены на упадок и нищету, так что она превратилась для него в символ веры.

— Спасибо большое, я знаю, что это такое, — сказал Эвген. — И не думаю, что допустил подобный просчет.

Эвдор вздохнул. Ему прекрасно удавалось изобразить звук ледяного зимнего ветра в стропилах кровли.

— Ладно, — сказал он. — Я сейчас тебе все объясню, чтобы ты не ошибался так в будущем. Все свои хитроумные расчеты ты построил на средних значения урожайности. Может быть, ты расскажешь, как ты вывел эти значения? Я хочу знать, есть ли под ними какие-то основания, или ты получил их непосредственно от Муз, выпасая коз на склонах Парнаса?

Воздух наполнился легким потрескиванием — Эвген мучительно сдерживал раздражение.

— Это просто, — сказал он. — Цифры я взял из прошлогодних записей отца, разделил собранный урожай на акры и получил среднее значение.

Эвдор кивнул.

— Блестяще, — сказал он. — Тебе определенно не пришло в голову — возьмем пример наугад — что длинный пятиакровый участок в Паллене неизменно приносит нам шестнадцать мер пшеницы с акра, а Старые Камни в Филе — едва-едва шесть в хороший год. А теперь скажи мне вот что, брат. Кому из нас отойдет пятиакровый участок, а кому достанутся Старые Камни?

Разумеется, ответом на этот вопрос был целый хор голосов. Эвдор сердитым взглядом заставил нас замолчать и продолжил.

— Еще пример, — сказал он. — Мы снимаем шестнадцать мер с одного акра длинного участка, потому что правильно его удобряем. Эту возможность предоставляют нам наши девять мулов. Мы можем себе позволить держать девять мулов, потому что у нас есть сто двадцать акров земли. Далее, если каждый из нас получит семнадцать акров, то само собой разумеется — по крайней мере, в той версии реальности, в которой я вынужден жить — что каждый из нас не сможет содержать девять мулов. Более того, придется изрядно потрудиться, чтобы держать хотя бы одного. А что насчет работы?

У нас высокие урожаи, потому что мы пашем три раза, мы бороним, мы разбиваем комья и следим за состоянием террас. Когда я говорю «мы», я имею в виду рабов, разумеется — рабов, которым отец, из уважения к традициям и с типичной для него тупоголовой щедростью, в своем завещании дал волю. Нет рабов — нет рабочей силы — нет тройной вспашки. Результат: снижение урожайности. Примите как данность, братья: старик знал, о чем говорил. С сельским хозяйством в этой семье покончено, тут не о чем спорить.

Последовала долгое, мрачное молчание — верный знак того, что только что говорил Эвдор.

— Ладно тогда, — пискнул Эвмен. — Если ты такой умник, скажи, что нам делать дальше.

Эвдор снова вздохнул, и я инстинктивно натянул плащ до ушей, чтобы укрыться от мороза.

— На самом деле это довольно очевидно, — сказал он. — Но вам не понравится.

— Да не может быть, — пробормотал Эвген.

(До меня только что дошло, мой скифский друг — ты, должно быть, донельзя озадачен тем фактом, что имена всех моих братьев начинаются на «Эв». Боюсь, тебе придется с ним смириться; мы вот смирились. Если афинской семье взбредет в ее коллективную голову завести традицию наподобие этой, пиши пропало. Скажи спасибо, что наши имена по крайней мере были разными. В одной из самых старых и благородных афинских династий на протяжении тысячи педантично запротоколированных лет всех мужчин звали Каллий и Гиппоник.)

— Мы должны поступить, — продолжал Эвдор, не обращая на него внимания, — следующим образом. Земля делится между четырьмя из нас — только четырьмя, не больше. Остальным придется изворачиваться, как придется. Я знаю, это трудно, но это единственный выход. Или так, или всю жизнь провести присяжными в судах.

На сей раз послеэвдоровская тишина была очень долгой и совершенно могильной. В конце концов Эвтрифрон, первый из всех, прочистил глотку и сказал:

— Я согласен с Эвдором.

— Конечно, согласен, — сказал Эвдор. — Потому что я прав, и мы все это понимаем. Итак, как мы это проделаем? Я предлагаю тянуть соломинки, но если хотите, можно воспользоваться шапкой с камешками.

(Ты, я уверен, заметил, что никому не пришло в голову совершенно очевидное решение, а именно: не разделять имение, а продолжить жить, как и раньше, совместно владея землей, девятью мулами и обильными запасами навоза. Что ж, это решение очевидно для тебя, и совершенно очевидно для меня теперь, когда я стал стариком, повидавшим мир и посвятившим свою жизнь философии. Но в те времена мы были молодыми. Более того, мы были молодыми афинянами. Мы просто не могли додуматься до такого; когда умирает отец, дети делят землю — так было всегда. Даже предложение Эвдора было вопиюще радикальным — действие, на которое способны решиться только совершенно рациональные люди в совершенно экстремальных условиях, наподобие того, как умирающие от голода в подземелье должны или обратиться к каннибализму, или умереть.)