Александра и Курт Сеит

Таня проследила за ее взглядом.

– Ты об офицере? Не знаю, но могу узнать, если хочешь.

Шура покачала головой.

– Нет, не надо…

– Да что произошло?

В конце концов они отошли в угол, и Шура коротко рассказала о неудачном ограблении и о том, что она узнала главаря грабителей среди гостей литературного салона.

К ее удивлению Таня вовсе не испугалась и не ужаснулась, наоборот, глаза ее заблестели.

– Боже, какое приключение! Какой romantic! Значит, во главе банды стоит человек из общества?

– Да. А поручик Ивашков говорит, что это не просто воры, а революционеры.

– Восхитительно! – Таня возвела глаза к небу. – Русский Робин Гуд! Грабит богатых, чтобы совершить революцию для бедных! Я хочу с ним познакомиться! Как он выглядит?

Вопрос поставил Шуру в тупик – умение описывать внешность никогда не было ее сильной стороной. К тому же ее смущала реакция подруги.

– Он… довольно обычный. Кажется, среднего роста. Вроде бы шатен. Лицо такое… обыкновенное, но довольно приятное.

– Молодой?

– Да… или нет… Он моложе папы, но старше Се… поручика Эминова. – Шура кашлянула и поспешно добавила: – А также Ивашкова или твоего Камилева.

Таня хмыкнула, бросила на нее пронизывающий взгляд, но не стала заострять внимание на оговорке.

– Разброс широкий. Тридцать-сорок, значит. Глаза какие?

– Я не разглядела, было темно.

– Усы-борода были?

Тут Шура сообразила, что же изменилось во внешности грабителя.

– Были! А сегодня не было!

Таня заинтересованно взглянула на нее.

– А ты уверена, что это он?

– Уверена.

– Ладно. – Таня задумчиво кивнула. – Этого мало, но уже кое-что. Я попробую разузнать. А ты будь осторожна. – Она взяла ее за руки и внимательно посмотрела ей в глаза. – Очень осторожна. Пойми, наши Робин Гуды – все-таки не герои сказок. Ради своих идей, ради своей мифической революции они убивают, не задумываясь. Ты меня поняла?

– Поняла, – прошептала Шура, чувствуя бегущий по спине холодок.

– Так, – Таня взглянула на свои изящные часики, – пожалуй, у меня пропало настроение слушать литературные дискуссии. Как ты смотришь на то, чтобы пойти перекусить? Здесь рядом «Контан», сегодня там будут петь русские и цыганские романсы. Не Морфесси [1] , конечно, но послушать можно.

Шура слегка покраснела и замялась, не зная, как признаться, что у нее нет с собой денег на ресторан. Родители давали им с Валентиной «на булавки», и, допустим, в кондитерской они вполне могли посидеть, выпить чаю с пирожными и даже много чего накупить с собой. Но ужин в дорогом ресторане стоил больше, чем им выдавали на неделю.

1

Популярный певец, называемый «королем русского и цыганского романса».

Валентина как-то раз пыталась уговорить маму увеличить сумму «на булавки», но та ответила, что порядочные девушки не нуждаются в наличных: наряды им заказывают, кормят, уроки музыки и языков оплачивают, в театр возят, зачем им еще деньги? Покупать неприличные романы? Ходить в этот ужасный синематограф? Кутить в ресторанах?

– Не беспокойся, – поняла ее смущение Таня, – я угощаю. Знаю, что девицам не положено давать денег, и, конечно, твоя маменька соблюдает это правило неукоснительно. А я – сама себе хозяйка, сама зарабатываю, сама и трачу куда захочу.

В конце концов Шура согласилась, рассудив, что потом найдет способ поблагодарить подругу. К тому же ей еще ни разу не доводилось бывать в таком роскошном ресторане, как «Контан», поэтому, конечно, ей было очень любопытно.

У самого выхода они вновь увидели Ахматову. Та стояла возле гардероба и с задумчивым видом слушала Петра Бобринского.

– Гневные стихи Мицкевича против Пушкина, в сущности, справедливы, – горячо говорил Бобринский, – и Пушкину, чтобы ответить с достоинством, только и оставалось, что отвечать с надзвездной высоты.

– Вы не правы. – Ахматова царственно позволила накинуть себе на плечи шубку и окатила оппонента надменным взглядом. – Пушкин вел себя гораздо лучше, чем Мицкевич. Пушкин писал, как русский, а Мицкевич звал поляков на бой, а сам сидел в Германии и разводил романы с немочками. Это во время восстания!

– Но передовые русские люди не сочувствовали все-таки стихам Пушкина о Варшаве, – не уступал ей Бобринский, – например Вяземский.

Поэтесса снисходительно улыбнулась.

– Я и сама в этом деле скорее на стороне поляков, чем Пушкина, – признала она, – но Пушкин со своей точки зрения был прав. А Вяземский не пример, Вяземский вообще втайне не любил Пушкина. Вот и записал потихоньку в старую записную книжку – для потомков.

Один из сопровождающих ее поклонников отворил перед ней дверь, но она остановилась на пороге и вновь обратилась к Бобринскому.

– Я собираюсь написать целое исследование о Мицкевиче, о том, что Пушкин изобразил в «Египетских ночах», в импровизаторе – его. Это, безусловно, так. Пушкин ведь никогда не описывал внешности своих героев. «Офицер с черными усами» – и все. Только Пугачеву и Хлопуше он дал внешность – подлинную, историческую. И вот импровизатору – внешность Мицкевича. И третья тема на вечере, малопонятная, предложена им самим – импровизатором, Мицкевичем.

Она подала ему руку, кивнула на прощание, благосклонно улыбнулась Фанни Фельдман и вышла, не удостоив остальных провожавших даже взглядом.

– Петя! – Таня, не выпуская руку Шуры, подошла к Бобринскому и фамильярно похлопала его по плечу. – Смотрю, наша «Анна всея Руси» посвятила тебя в рыцари? Поздравляю!

Тот немного принужденно рассмеялся и вежливо поклонился Шуре.

– Александра Юлиановна, мое почтение.

Шура присела и тоже поздоровалась с ним, а потом и с подошедшей Мэри Трубецкой, которая тоже была среди поклонников, провожавших Ахматову.

– Мэри, дорогая, – улыбнулась Таня, – надеюсь, ты не против, что мы навязываемся в вашу компанию.

Княжна безмятежно вернула ей такую же лучезарную улыбку:

– Что ты, я только рада. К тому же мы тоже встретились случайно. Я только приехала, а граф, к сожалению, уже уезжает.

Петр Бобринский вновь издал натянутый смешок.

– Да, уезжаю… Я хотел почитать свои стихи, но сегодня неподходящий день. После Ахматовой читать бессмысленно.

– Стихи, о как интересно! – Таня раскланялась с Мэри, которая тут же растворилась в толпе, и подхватила Петра под руку. – Ну на этот раз ты не отвертишься! Проводишь нас до «Контана», а по пути прочитаешь свои стихи.