Александра и Курт Сеит

Они втроем стали спускаться по лестнице, и Бобринский, выполняя Танину настойчивую просьбу (хотя было видно, что он отказывается только ради приличия), начал читать:

Как с озаренных островов,Под стук расшатанных торцовЛетишь с подругой полусонной…

Это был, конечно, не Пушкин и даже не Ахматова, но Шуру заворожили сдержанный ритм его стихов и живой язык, легкими мазками создающий перед мысленным взором образ утреннего Петрограда.

Пожалуй, только теперь она впервые посмотрела на Петра Бобринского серьезно, как на человека, личность, а не просто как на приятеля ее друзей или сына отцовских знакомых. Она припомнила, что о нем говорил отец. Кажется, он был ранен, поэтому покинул воинскую службу. Странно – поэт и война. Разве война – место для поэта? Что за время у них такое?.. «Ужасный век, ужасные сердца…»

Ее размышления прервала Фанни Фельдман, которая нагнала их внизу и спросила, не могут ли они подвезти ее до дома. Бобринский галантно согласился, а Таня весело спросила:

– Фанни, вы пообщались с нашими знатоками литературы? Что вы о них думаете?

Та усмехнулась и с неподражаемой гримасой ответила:

– Они мне напоминают торговку «счастьем», которую я видела в Петрограде. Толстая баба стояла с попугаем, восседающим на жердочке над квадратиками бумажного счастья. Баба кричала: «На любой интересующий вопрос моя попка вам быстро дает желающий ответ!»

Глава 6 Тайна Шуры

Рослый швейцар распахнул перед ними тяжелую дубовую дверь ресторана и почтительно поклонился, всем своим видом показывая, что безмерно счастлив их видеть. А сразу за дверью, в выстланном богатым ковром холле склонились в поклоне два лакея и вежливо предложили следовать за ними в гардероб.

Оставив там шубы, Шура с Таней прошли в зал, на пороге которого их встретил величественный метрдотель в смокинге, похожий на пожилого царедворца.

– Для нас большая честь снова видеть вас, госпожа Чупилкина. Где вам будет угодно сесть? – осведомился он с безукоризненным произношением, сделавшим бы честь даже адвокату. – Желаете ближе к сцене или шум будет вам мешать?

– У нас с Александрой Юлиановной доверительный разговор, – сообщила Таня. – Однако и романсы мы хотели бы послушать.

– В таком случае позвольте предложить вам вот этот столик. – Метрдотель остановился. – Сцена видна прекрасно, но оркестр немного в стороне и не будет заглушать ваш разговор.

Шура едва успела сесть, как словно из-под земли выросли два официанта во фраках и белых перчатках, один из которых поставил на столик вазу с белыми розами. Но к удивлению Шуры, с ними они не заговорили – меню Таня со знанием дела обсуждала все с тем же метрдотелем, а официанты только записывали. Потом все трое исчезли, и буквально через минуту были поданы дополнительная сервировка и закуски.

Метрдотель появился снова минут через пять, оглядел стол, вопросительно посмотрел на Таню и Шуру, видимо молчаливо спрашивая, всем ли они довольны, и вновь исчез, оставляя их на попечение официантов. Впрочем, потом Шура заметила, что он продолжает следить за всеми столиками, и их в том числе.

– Нравится тебе здесь? – лукаво спросила Таня, перехватив один из ее любопытствующих взглядов по сторонам.

– Очень. Ты не поверишь, но я никогда не была в настоящем ресторане. Только в кондитерских и закусочных. Мама считала, что по ресторанам можно начинать ходить лишь после официального выхода в свет.

Таня сделала знак, чтобы им налили шампанского.

– Тогда это тем более надо отпраздновать. – Она подняла бокал. – За начало твоей взрослой жизни!

Шура отпила немного и вздохнула.

– Она как началась, так и закончится. Я ведь полностью завишу от родителей. Хорошо еще, что мы приехали в Петроград с папой, а не с мамой, иначе меня бы и с тобой никуда не отпустили.

– Да, – усмехнулась Таня, – Екатерина Васильевна, наверное, спит и видит, как бы быстрее найти тебе жениха и передать с рук на руки уже под его опеку.

Шуре не оставалось ничего иного, как кивнуть. Она и сама так думала.

– Вероятно, да. – Она вновь оглядела сияющий огнями ресторан. – Иногда я тебе очень завидую.

Но Таня, к ее удивлению, вдруг откинулась на стуле и рассмеялась. Причем как-то сухо и вовсе не весело.

– Бог с тобой, Шура! Неужели ты и вправду думаешь, что жизнь балерины – это такое уж счастье? Ты на самом деле считаешь, что моя жизнь – это только выступления, где меня забрасывают цветами, светские рауты, где я принимаю восторги поклонников, и рестораны вроде этого? А знаешь, каково это – репетировать, пока у тебя ноги в кровь не сотрутся? А что такое закулисные интриги – грязные слухи, порезанные костюмы, стекло в пуантах?

– Какой ужас! – ахнула шокированная Шура. – Ты серьезно? Неужели балерины опускаются до таких гадостей?

– Опускаются, и хуже опускаются. – В голосе Тани звучала горечь. – Но поверь мне, не от хорошей жизни. Нет такой танцовщицы, которая была бы довольна своим положением. Все, от примы до кордебалетной, недовольны, потому что мы всегда измученные, уставшие, с больными нервами. Оперные и драматические актрисы могут отдыхать, а мы каждое утро обязаны ломаться на экзерсисе до конца карьеры. Потому и дружба связывает нас лишь на короткое время, а тайная ненависть – на всю жизнь. Мы делаем иногда сознательно друг другу гадости, но не по злобе: таковы правила борьбы за место, за положение, за свой талант!

Таня быстро выпила бокал шампанского и тут же сделала знак его снова наполнить.

– Ты обратила внимание, сколько я ем? – продолжила она, показав на свою порцию в два раза меньше обычной, и Шура вспомнила, что действительно, и на ужине в своем доме она тоже почти не притронулась к поданным изысканным блюдам. – Это у меня сегодня кутеж, день чревоугодия. Я еще третий бокал шампанского выпью в честь такого случая. Но только сегодня. Балерине нельзя толстеть, иначе партнер не сможет ее поднимать, а значит – прощайте главные роли. Оперные певицы могут быть сколь угодно полными, а мы все время голодаем.

– Прости, пожалуйста, – прошептала Шура. – Я и не представляла…

– А знаешь, что такое балетное училище? – Похоже, Тане так редко удавалось об этом поговорить, что она все никак не могла остановиться. – Это обливание холодной водой каждое утро, безвкусная однообразная еда и розги за любую провинность. Это спальня на двадцать кроватей, и у тебя нет даже своего уголка, вся твоя жизнь на виду у одноклассниц – а они тебе не такие уж подруги, потому что все вы уже в школе – соперницы за место под солнцем. Но в то же время попробуй выделись. Тебя когда-нибудь окунали головой в холодную воду, чтобы распрямить твои кудри и сделать голову такой же прилизанной, как у остальных учениц? А представь себе колокол ежедневно в восемь утра, и хотя ты вернулась из театра в час ночи, все равно надо вскакивать, потому что у тебя всего несколько минут, чтобы одеться, выпить чашку чая и прибежать на первый урок.

Она перевела дух и словно собиралась еще что-то сказать, но передумала, плотно сжала губы и опустила голову на руки. Шура не решалась ее потревожить, но, впрочем, Таня и сама скоро вновь посмотрела ей в лицо и почти спокойно улыбнулась.

– А ведь я была еще в лучшем положении, чем другие, спасибо Евгению Васильевичу.

– Моему дяде? – удивилась Шура.

– Да, ему. – Таня сделала знак, чтобы им переменили блюда, и с деланым спокойствием приступила к еде. – Это он настоял, чтобы семья не бросила меня, никому не нужную незаконнорожденную девчонку. Он платил за мое обучение, и у меня условия были получше, чем у учениц на казенном содержании. А потом по его просьбе и твоя матушка согласилась брать меня на летние каникулы. Знаешь, как унизительно оставаться в училище летом? Это как клеймо – вроде как ты никому не нужна.