Александровскiе кадеты. Смута

— А что, и послушаем! — вдруг задорно выкрикнул курносый парень. Деловито закинул винтовку на плечо, по примеру пожилого бородача — стволом вниз. — Коль меня ещё примете, тож останусь!

— Примем, пример! Ирина Ивановна, записывайте!..

С юга в Москву вливались всё новые и новые добровольческие части. То, что ещё совсем недавно было «Ударной группой Южного фронта», откатывалось на северо-запад, однако там уже совсем близок был польский фронт, где, опомнившись, противник вновь попытался продвинуться вперёд, на сей раз по всем правилам.

Под Минском им это удалось.

— Всё осуществляется согласно вашим указаниям, Лев Давидович. Мы отступаем последними, сапёрный поезд, следующий сразу за нами, подрывает все мосты.

— Прекрасно, товарищ Лацис, прекрасно. Нас не догонят.

— Никак нет, товарищ Троцкий.

— И все мои указания по созданию тайников выполнены?

— Разумеется, Лев Давидович. Золото в монетах, драгоценные камни, иные активы.

— Великолепно. Надо быть готовыми… ко всяким неожиданностям.

— Право слово, не очень понимаю вас, Лев Давидович. Мы прочно удерживаем Петербург. Обстановка спокойная. Флот, форты Кронштадта и береговые батареи на нашей стороне. Если наладить линию снабжения хоть из той же Финляндии или из Швеции, держаться можно сколь угодно долго.

— Чем вы будете расплачиваться за это снабжение в долгосрочной перспективе, дорогой Ян Фридрихович, м-м? На какое-то время хватит остатков золота, а потом?

— Потом народ поймёт, увидит, каково это опять жить под царским гнётом, и…

— Не повторяйте дурака Кобу. Это его идеи, он их продвигал на последнем ЦК, мне доложили. Увы, в царской свите нашлись неглупые люди, надоумили… его свергнутое величество повторил, считай, эсеровскую программу. Это выбило у нас некоторые козыри…

— Но крестьян же наверняка обманут, Лев Давидович!

— Возможно. Но готовыми нам следует быть к обоим вариантам. В том числе и к тому, что не обманут.

— И что же тогда?

— Капитализм, мой дорогой Ян, не изменит свою природу. Он может пойти на временные уступки, но не более. Сейчас наша задача — сохранить партию, её боевые ячейки, актив!..

— Но ведь Сталин предлагает то же самое…

— Коба думает, что народ восстанет, как только белые займут Петербург и начнут вешать революционеров направо и налево. А я говорю, что скорее всего этого не случится. Что народу бросят кость, дадут какие-то поблажки… но суть кровавого режима не изменится. Коба надеется на «скорое выступление пролетариата», а я подобными категориями — «надежда» — не оперирую. Точный расчёт, Ян, точный расчёт! Сейчас мы в нём допустили ошибку. Возможно, выступление наше было и впрямь слегка преждевременным. Надо было дождаться утверждения «временных», дать этим идиотам развалить всё и вся и лишь после этого выступать. Что ж, мировая революция слегка откладывается. Но не более того!

…Александровцам не досталось и нескольких часов передышки. Едва Ирина Ивановна переписала всех красноармейцев, что решили остаться в первопрестольной, как на площадь прискакал взмыленный вестовой на столь же взмыленном коне.

Две Мишени разорвал пакет, прочитал, брови его сдвинулись.

— Александровцы! Слушай мою команду! Получен приказ… становись!

…Записавшимся бывшим красным бойцам второпях оставляли что-то вроде «мандатов», делились пайком. Федор без колебаний разломил краюху хлеба, протянул половину курносому парню, своему ровестнику.

— Спасибо, — искренне сказал тот.

— Да не за что… — Федор неловко развёл руками.

— Эх, и чего бились, народу сколь положили зазря, — вдруг вздохнул курносый. — Вот сделали б, как сейчас, сразу — так и никакой войны б не было!

— Всё в руце Божией, — только и смог сказать Фёдор, чувствуя правоту парня. — Вот теперь есть всё. И стрелять друг в друга не надо.

Парень кивнул.

— С Богом, тов… то есть господин прапорщик. Вот те крест, от сердца говорю!

— А что в «товарище» плохого? — встрял Севка. — Вот мы все тут — товарищи. Как же иначе?

— Вот и я мыслю, ничего, — согласился курносый. — А вот ещё…

Кто знает, до чего ещё договорились и в чём бы ещё согласились прапорщик-доброволец и мобилизованный в Красную армию крестьянский сын, но уже александровцы строились посреди площади, которая спустя некоторое время и в другом потоке реальности станет прозываться «площадью Трёх вокзалов»; казалось диким, странным и удивительным, что они могут вот так, в городе, что только что был вражьей цитаделью — строиться в шеренги, слушая боевой приказ, и не скрываться, и не прятаться, и все как-то словно вдруг, сразу и до конца, поверили, что здесь, в Москве — всё кончилось.

И да, красные бойцы спокойно стояли, многие так и оставшись с винтовками, смотрели и слушали…

…Они опять грузились в эшелоны. Те красные, что остались верны своему правительству в Петербурге, взорвали на вокзале и дальше по главному ходу всё, что могли; Александровский полк грузился на Курском вокзале.

— Петербургскую линию они разнесли основательно, — объяснял Две Мишени на передней площадке «Единой Россiи», — пойдём через Ржев и Великие Луки, а там видно будет. Питер мы им не оставим!

…До Озеров жадовский отряд тащился два полных дня — глухими приокскими лесами, узкими дорогами, больше напоминавшими звериные тропы. Тащили раненых, волокли имущество. Отряд поуменьшился в числе — иные бойцы, узнав последние новости, решили по-тихому исчезнуть, благо сделать это тут было нетрудно.

Жадов не обращал внимания. И сам старался ни о чём не думать, кроме лишь самого непосредственного — вывести его бойцов живыми. А там видно будет.

Коломна встретила их тишиной и благолепием. Сновал по улицам народ, торговал рынок — что уже заставило Жадова насторожиться. Свободная торговля? Что, белые уже и сюда явились?!

Даша вызвалась сходить на разведку.

— Кто меня, бабу, заподозрит?..

И пошла, бесстрашная.

Отряд ждал её далеко за окраиной, у опушки леса. В бинокль с вершины дерева Жадов хорошо видел всё — и неспешно ползущие по улицам телеги, и собравшихся на рынке людей, что-то бойко покупавших и продававших; а вот красноармейцев в форме заметно совсем не было.

…Часа через два Даша вернулась. Надо сказать, что, завидев её, Жадов вдруг понял, что радуется, и не просто лишь тому, что с опасного дела вернулся его боец.