Александровскiе кадеты

— А ты, полковник, хорошо рассуждаешь! — опять загоготал усач. — Ей-богу, позвал бы в наш отряд, нам лихой народ в надобности! Это ж не просто фараон какой, у меня с ним личные счёты! Не чаял свидеться, ан вот как — столкнулись!

— Ну, дело твоё, начальник, — пожал плечами Две Мишени. — Нам недосуг вот только. Вели пропустить. Да, и как тебя звать-величать-то? А то словно и не люди мы с тобой!..

— Как звать, как звать!.. — Федя подумал, что усач им попался уж больно смешливый. — Я ж тебя не спрашиваю, полковник, где погоны свои добыл, с кого снял!..

— Да с чего ты решил? — искренне удивился Аристов. — Полковник я и есть, служу свободной России. Раньше царю кланялись, а теперь новые времена; а что чин мне присвоили — так не отказываться же, верно?

— Ну, ладно, — махнул рукой усач. — Зови своих, полковник, отворяй ворота, мои ребята, вишь, заняты.

К кострам вытолкнули человека со связанными руками, в грязной шинели, едва заметна была овальная бляха на груди. Ни ремня, ни портупеи, ни погон, ни шапки, лицо — сплошное месиво запекшейся крови. Губы разбиты, едва стоит.

— На чердаке прятался, — деловито сказал усач. — Да горничная одна углядела. Прибежала, нам сказывала. Ну, молись, фараон, коль умеешь! Смертынька твоя пришла, за все твои прегрешения против трудового народу!

— Это ты, что ль, Жук, народ трудовой?.. — с трудом просипел городовой. — Каторжник ты беглый, вот ты кто!..

— Да кончаем с ним, чего мешкаешь?! — крикнул кто-то в солдатской шинели.

Две Мишени напоказ ещё разок пожал плечами и повернулся спиной, как бы являя полное отсутствие интереса к происходящему. Однако видел Фёдор Солонов, видели его «стрелки-отличники», видели офицеры: правая рука Аристова нырнула за отворот шинели, массивная кобура с маузером осталась висеть, как висела.

— А как ж ты его вешать-то собрался, добрый молодец, здесь ведь даже фонарей не осталось — все свалили! — повернувшись вполоборота, бросил Аристов.

— И то верно! — опять хохотнул бывший каторжник Жук. — Перестарались мы вчера маленько, подгуляли ребята! Ну да ничего, сейчас чего потяжелее на шею супчику этому накинем — да и в канал, рыб кормить! Славная потом тут рыбалка выйдет, жирный прикорм!..

Две Мишени едва заметно кивнул своим. Грузовики и без того щетинились стволами, легкое и слитное движение их — словно колосьев под ветром — никто и не заметил.

— Залп, — спокойно проговорил Аристов, выхватывая из-за пазухи верный, как смерть, браунинг.

Выстрелы грянули дружно, прошлись, словно коса, над отрядом Жука, собирая обильную жатву. Федор всадил пулю прямо в висок одного из пары, державшей городового; остальные стрелки-отличники тоже не подкачали.

Аристов опустил руку с пистолетом, перед ним оседал на землю Жук с простреленной в двух местах грудью, глаза выпучены.

— Не хвалился бы ты, едучи на рать, — сказал ему на прощание полковник.

Вмиг разметали преграду, быстро оттащили убитых в стороны. Трясущийся городовой сделал шаг к освободителям, силясь что-то сказать.

Аристов быстро разрезал на нём верёвки.

— Врач нужен. И быстро. Эх, нет времени… ты, братец, идти сможешь?

— Смогу, вашевысокородь, — просипел спасённый. — Морду расквасили, а так ничего…

— Ступай на Балтийский вокзал, — Две Мишени быстро набросал карандашом на листке из планшетки несколько слов. — Спросишь там штабс-капитана Мечникова. Скажешь — от полковника Аристова. Он поможет.

— Премного благодарен, господин полковник, век за вас с женкой моей Бога молить станем…

— Ладно, братец, ступай, нам недосуг. Ступай, пока ноги ходят!

[1] Примерно 708 грамм. Подобная порция полагалась в Русской Императорской армии рядовому составу на обед.

Взгляд вперёд 4.4

Так, погоди, дам тебе одного кадета…

Избитый городовой захромал по набережной; рядом с ним вышагивал кадет 3-ей роты. Грузовики повернули на Лиговскую[1], набирая скорость, покатили к Николаевскому вокзалу. Сырая осенняя тьма нехотя расступалась, пробитая жёлтыми лучами фар; по сторонам тянулись ряды доходных домов, многие витрины лавок на первых этажах или забиты досками, или — частично — выжжены. В окнах — ни огонька. Фонари не горят.

Улица была свободна. Очевидно, «солдаты свободы» удерживали только Новокаменный мост, а дальше до самого вокзала постов уже не было. По правую сторону Лиговской уже начинались здания завода Сан-Галли, а впереди, на Знаменской площади, весело горели костры и было их куда больше, чем на Новокаменном мосту.

Федор мимоходом подумал, что стрельба в такой близости от «революционных войск» неминуемо должна была вызвать тревогу, однако же нет, навстречу им не разворачивались пулемёты и не торопились броневики. Видать, на короткие перестрелки здесь, вдали от Фонтанки, разделившей город на два враждующих лагеря, внимания не обращали. Автомоторный отряд «Заря свободы», распустив, словно алые паруса, кумач своих лозунгов, не скрываясь, ехал прямо на баррикады.

Две Мишени что, решил и тут прорываться «с кондачка»?! — мелькнуло у Федора. Такие фокусы один раз удаются, и всё!

Однако полковник Аристов не собирался испытывать судьбу. Передовой грузовик александровцев свернул в Лиговский переулок, миновал крошечный скверик с памятником Пушкину, и свернул вновь, намереваясь выбраться на Невский.

Как ни странно, Пушкинскую улицу «полки свободы» перекрыть поленились.

Грузовики с 3-ей ротой в кузовах перемахнули «ах, Невский, всемогущий Невский!», повернули на Надеждинскую. Федор успел бросить взгляд вдоль великого проспекта — к его удивлению, там, за Фонтанкой и ближе к Гостиному Двору вполне себе горели огни, там электричество подавалось — скорее всего, решил Федор, на Фонтанке или на Мойке, а, может, и на самой Неве стоят баржи с генераторами[2].

Две Мишени свернул на Надеждинскую. Приближаться к Аничкову мосту он не собирался — там, надо полагать, собрались лучшие из «революционных частей», удерживающих сейчас здешний «фронт».

Миновали Александровскую больницу — там царило оживление, стояли грузовики, горели костры, слонялись вооружённые люди; на украшенные лозунгами «Да здравствует свобода!» машины никто не обратил внимания.

Здесь следов погромов было больше. Разбитые витрины, валяются какие-то тряпки, застрял в разбитой топорами двери массивный диван — кому ж это пришло в голову тащить его вниз, из ограбленной квартиры?

Фары осветили неподвижное тело, застывшее у края тротуара. Две Мишени притормозил — так и есть, ещё один городовой. Забили насмерть.

Сидевший рядом с Федором брат-кадет из 3-ей роты судорожно всхлипнул.

Повернули направо по Бассейной, проехали до Преображенской. Тут резко и сильно запахло гарью, но Две Мишени не сворачивал.

Здесь, за Виленским переулком, начинался квартал гвардейских казарм. Лейб-гвардии Сапёрный батальон, лейб-гвардии Конная артиллерия, и, конечно, лейб-гвардии Преображенский полк.