Александровскiе кадеты

Федор потерял счёт времени. Пять минут прошло, пять часов? Или, может, пять дней? Всё словно оцепенело, застыло, умерло; исполинский город вокруг, мозг огромного государства — обратился сейчас в недвижный сгусток.

А потом над баррикадой первой роты славного Александровского корпуса поднялся белый флаг. За ним — фигура полковника Аристова.

Вставал он медленно, осторожно, без резких движений.

Осторожно спустился вниз, аккуратно протиснулся меж витков проволоки (её положили явно мало) и двинулся к баррикаде «красногвардейского» полка. За ним, так же медленно и осторожно, держа оружие над головой, стали подниматься фигуры в папахах; Федор до рези в глазах вглядывался в них, сердце бешено колотилось — наступал решительный момент, и кому из друзей ещё суждено будет отправиться тем же путём, что и Юрке Вяземскому?

— Всё хорошо! — громко крикнул Две Мишени. Винтовку с намотанной на штык белой (точнее, грязно-серой) тряпкой он хозяйственно подобрал, однако закинул себе за спину. — Всё хорошо, не стреляйте, мы подходим, подходим медленно!

Голос его разносился над чёрной водой Фонтанки, и, казалось, его слушают сейчас даже застывшие в вечной борьбе бронзовые кони со своими укротителями.

Кадеты один за другим перелезали через свою баррикаду, так умело и с таким тщанием выстроенной. Шли очень неспешно, не торопясь, в молчании, надвигаясь густеющей массой на кривую-косую преграду, кое-как сооружённую запасниками.

Федор заставил себя дышать. А ещё — мигать, потому что глаза уже начинало немилосердно жечь.

— Будьте готовы, гражданин комиссар! — приближаясь к раскрытому проходу в баррикаде, крикнул Две Мишени.

Гражданин комиссар был готов.

Правда вместо того, чтобы приказать своим двигаться вперёд и как можно скорее занять оставленную александровцами позицию, вдруг вскочил на баррикаду, патетически взмахнул рукой:

— Граждане свободной России!..

— Вперёд, вперёд давайте! — прикрикнул Две Мишение. — Вы думаете, Яков, дыра так останется незаполненной?.. На том берегу уже что-то заподозрили! Быстрее, комиссар!..

Блюмкин обиженно фыркнул, словно его лишили излюбленного занятия, первейшей радости в этой жизни.

А кадеты подходили и подходили, и привычно-тускло блеснули воронёные стволы. Федор чуть прибавил газу, мотор послушно и с готовностью взрыкнул — мол, не бойся, уж кто-кто, а я не подведу.

Комиссар и впрямь махнул своим — мол, поднимаемся! — однако его люди шевелились с явной неохотой. На кадет они зыркали со злобой, однако те взирали на всё это с редкостным хладнокровием, окружив плотной стеной грузовики с своими же младшими товарищами.

— А вы, гражданин полковник?

Якову Блюмкину явно не хотелось оставлять у себя за спиной таких молодых, но в то же время — полных суровой и мрачной решительности бойцов.

— А мы продолжим выполнять приказ гражданина военного министра, — невозмутимо ответствовал Две Мишени. — Произвести окончательное решение вопроса с так называемой царской семьёй.

Блюмкин замер, челюсть у него так и отпала; он хлопал глазами, судорожно пытаясь заглотить воздух, словно рыба на берегу.

— Что?! Как?! Почему вы? — выдавил он, забывая о собственных солдатах, что подбирались уже к оставленной кадетами баррикаде. — Значит, вас — на Шпалерную, к Дэ-Пэ-Зэ, разбираться с кровавым тираном, а нас, верных бойцов революции, бросают здесь?!

— Да-да, именно на Шпалерную, — усмехнулся Две Мишени. — Гражданин комиссар, не нам обсуждать распоряжение гражданина военного министра.

— Нет-нет, — зачастил Блюмкин, хватая (точнее, пытаясь ухватить) полковника за рукав. — Если решение принято… это должны быть надёжные люди… мой полк… кровью доказал… наше право… не может быть!.. как так, как так?!

Константин Сергеевич только развёл руками.

— Всего наилучшего, гражданин комиссар. Встретимся после окончательной победы!

Солдаты «первого красногвардейского» меж тем перебрались через баррикаду александровцев. Гражданин комиссар завертел головой, словно ему вдруг стал очень жать воротничок гимнастёрки.

— Я с вам, полковник!

— На ваш счёт было прямо указание военного министра — двигаться вперёд и занимать уступленные вам без боя позиции, а потому…

— Нет! Нет! Вы не понимаете! — яростно зашептал Блюмкин. — Мы, Петросовет, должны там быть! Должны всё это видеть! Это должен быть суд трудового народа! Мы за террор, но это не тот случай! Свергнутого тирана надо судить! Я с вами, полковник, и не возражайте!

— Не буду возражать, — хладнокровно сказал Две Мишени и рукоять его браунинга в тот же миг пришла в соприкосновение с макушкой гражданина комиссара.

А спустя ещё миг полковник Аристов негромко скомандовал:

— Огонь.

Исход 2

«Фёдоровки» изрыгнули огонь. Поставленные на «очередь», автоматы опустошали магазины, дождём полетели на брусчатку стреляные гильзы; поражённые в спину и в грудь, валились бородатые запасники — никто из них не успел даже вскинуть винтовку.

Миг — и пальба стихла.

— Сдавайтесь! — страшным голосом гаркнул Две Мишени, разом оказываясь на вершине баррикады. И разом над только что, казалось бы, оставленной позиции кадет, взметнулись десятка два вороненых стволов.

Всё рассчитано было до секунды.

— Бросай оружие! — заорал, вскакивая на мешках с песком во весь рост, не кто иной, как Севка Воротников — он на целую голову был выше и всех остальных кадет своего возраста, не говоря уж о запасниках. В руках у Севки уютно устроилось здоровенный «гочкис», который обычно таскал расчёт из двух номеров.

И разом — загремели выстрелы с той стороны Фонтанки, по окнам и крышам домов, где ещё оставались солдаты «первого красногвардейского». Мешок под ногами Севки клюнула пуля, но тот даже не заметил — хищно оскаливаясь, полоснул очередью поверх голов.

Федор же, как и было задумано, вжал газ. Грузовики александровцев сорвались с мест, перекрывая запасникам путь к бегству, и над бортами из толстых досок сурово глядели прямо в растерянные бородатые лица чёрные кружки стволов.

— Оружие в реку! Живо, если жить хотите! — в одной руке у полковника маузер, в другой — браунинг, и дула у них не дрожат.

Начли подниматься руки. Винтовки ложились на мостовую, одна за другой.

— Кто шевельнётся — туда ж отправится, — страшным голосом продолжал Две Мишени. — Кто стоять станет смирно — того помилую.

Кадеты быстро окружили сдававшихся, сбивая тех в кучу.

— Эх, ваше благородие, да чего уж так-то крутенько… — раздался вдруг голос. Немолодой солдат с двумя нашивками на погонах смело отодвинул товарищей, шагнул к полковнику. — Чего ж палить-то сразу? Народ побили; нет бы сказать, мы, мол, за государя законного?