Александровскiе кадеты

«Отчего ж не могу», — подумал Федя. — «Очень даже могу!.. Даже не представить — я всё это видел. И… прав, наверное, был Костька Нифонтнов — ничего такого уж страшного, град Петра стоит, люди ходят, автомоторы ездят, трамваи ходят… а ещё и метро есть!.. А, может, и не прав — если профессора Николая Михайловича вспомнить, что он говорил…»

— Тут надо будет пускаться в рассмотрения теории господина Маркса, но это не самое подходящее занятие для молодца-кадета, — Илья Андреевич попытался улыбнуться. — Да и времени на подобные разговоры у нас нет. Предупреди Веру, Федор. А ещё лучше ей бы уехать куда-нибудь подальше. Эсдеки публика подозрительная и пронырливая, но отыскать одну-единственную гимназистку на просторах Российской Империи не столь тривиальная задача даже для них.

— Но если она уедет…

— То, думаешь, это будет подсказкой для смутьянов? — задумался Илья Андреевич, хотя на самом деле Федя ничего такого не думал, а просто хотел сказать «как же она уедет перед самым окончанием гимназии?» — Разумно, друг мой, разумно. Но, боюсь, иного выхода нет.

— А… а как же объяснить всё это? — беспомощно пролепетал Федор. В голове у него всё путалось. — Маме, папе? Как?

— Дай мне подумать. А пока — скажи сестре всё это, постарайся убедить быть очень осторожной.

Федор пообещал.

Государев смотр приближался, корпус охватило какое-то лихорадочное, почти болезненное напряжение. Мыли, чистили, наводили блеск на дверные ручки. Дядьки-старослужащие таскали лестницы, длинными перьевыми метелками смахивая успевших поселиться в углах потолочной лепнины пауков. Средние возрасты оказались поголовно мобилизованы на натирку полов; старшая рота без устали отбивала парадный шаг на плацу и повторяла ружейные приёмы.

Левка Бобровский таки-уговорил Федора совершить ещё один поиск в подвалах корпуса; это оказалось нетрудно: вокруг царила такая суматоха, что сейчас сюда прорвались бы, наверное, все без исключения эсеры с эсдеками, взбреди им такое в головы.

Однако потерна оказалась наглухо закрыта. Двери, что вели вниз из подвалов — заменены новыми, обитыми железом и с настоящими замками, ножичком не откроешь. Лев, конечно, попытался пустить в ход свои знаменитые отмычки, однако не преуспел:

— Тренироваться надо, — выдохнул он, пряча инструменты в карман. — Тут для настоящего медвежатника, и то едва ль справится…

Люк, через который они проникли в потерну в самый первый раз, тоже оказался наглухо заперт; крест-накрест положены две железных полосы на больших висячих замках.

— Бомбистами тут и не пахнет, Лев, — вздохнул Федор, когда они выбрались наверх. — Сам видишь, какие запоры.

— Вижу, — Бобровский признавал очевидность, однако не сдавался. — Значит, надо искать другой выход, Слон, только и всего. И искать в стороне дворца.

— Погоди, а когда вас Ромашкевич с Коссартом выводили, вы же —

— Ты забыл. Мы через подвалы уходили… Кстати! — оживился Лев. — Выход-то из них — знаешь, где был? В кирасирских казармах, представь себе! Корпус-то с ними сообщался, оказывается!

— А кирасиры что?

— Как это «что»?! От смутьянов отстреливались! И у себя, и возле дворца, а потом уже семеновцы подошли, погнали толпу… Семеновцы, они знаешь, какие злые были? Ещё с того осеннего взрыва. Ух, и не любят же они там господ бомбистов!.. Ну и пошли катать-валять. Они и корпус-то наш выручили. Так что есть ещё ходы под Гатчиной, я теперь точно знаю — есть! И потерна наша — только их часть! И мы, Слон, должны их найти — пока бомбисты вновь не отыскали!

Федор совершенно не был уверен в наличии снующих потерной бомбистов с самого начала, но благоразумно решил промолчать.

Поскольку Петя Ниткин оказался сейчас «совершенно потерян для какой бы то ни было осмысленной деятельности», как выразился капитан Коссарт, многозначительно вручая Фединому другу очередной лимонно-жёлтый конвертик — что заставило беднягу залиться краской и чуть не расплакаться — за схемы и планы пришлось браться самому Фёдору с Бобровским.

Раньше Петя на такое бы обиделся, а теперь даже не заметил. Федя подумывал, не обидеться ли на такое ему самому, но потом махнул рукой — Зина — она хорошая, к тому же она, похоже, прочно вытеснила из Петиной головы Лизавету.

К тому же Бобровский помогал не думать слишком сильно о Вере.

К полному удивлению кадет, старые планы и корпуса, и Гатчино нашлись в изрядном количестве. Корпусные чертежи уже брал в своё время Ниткин, так что библиотекарь даже не удивился, когда за ними же явились Солонов с Бобровским.

— Значит, смотри сюда… — шептал Лев, склоняясь над схемами. — Ход из подвалов — прямо на восток, к казармам… под железной дорогой… Он неглубокий, ничего особенного, знаешь, как в капонире крепостном… а потом тупик и наверх. Но мы драпали, ничего не видели… перепугались, если честно…

— Да мы тоже, — признался Федор. — Хорошо, оружие у Двух Мишеней было. И у госпожи Шульц.

— А, понятно, — Бобровскому хотелось говорить про себя, и только про себя. — Ну, а мы у кирасир отсиделись. Я патроны подавал! — похвастался он тотчас.

— А, понятно, — в тон отозвался Федя, и Лев прикусил язык. — Ну, так и что дальше? Где что искать?

…Выяснилось, что помешанный на «Белых Стрелах» и прочих подземных диковинках — равно как и на орденах иллюминатов, масонов, розенкрейцеров и прочее — Лев Бобровский не терял на Святках время даром. Федя даже ощутил невольное уважение — Бобёр мог быть наглым, мог — заносчивым, но работать он тоже умел. Все праздники Бобровский провёл в Императорской Публичной библиотеке, не хуже Пети Ниткина изводя бумагу с грифелями.

— Самые старые планы Гатчино — здесь, в городском архиве. Но в Публичке мне дали копии.

— Погоди, а туда разве пускают нашего брата?

— Меня — пустили, — со значением бросил Левка. Федор только хмыкнул.

— А вот тут, в корпусе, есть другие планы, перекрывающиеся… — продолжал Бобровский. — И вот что у меня получилось…

Он раскатывал кальки, накладывал их на планы, и вещал с такой убеждённостью, что даже Федор невольно поддался.

— Есть три системы, — шептал Лев. — Первая — подвалы. Ну, как в нашем корпусе. Старые подвалы, они все соединены с дворцовыми, здесь и здесь, я так думаю, — тонко очиненный карандаш ударял по неправильными многоугольникам старых казарм подле дворца. — Обычно они — видишь? — продолжали подвалы узким ходом под улицей, соединяли со следующим. Так что из дворца можно пройти сперва в казармы, а затем и к нам в корпус. Думаю, что и к вокзалам. А вот если продлить эту линию дальше… — грифель скользил по кальке, — то видишь, куда упирается?

— Приоратский дворец, — слегка упавшим голосом сказал Федя.

— Именно! Место глухое. Парк. Можно на юг уходить, там железнодорожные пути — на Ревель, на Псков, на Лугу, на Тосно — а там на Москву.

— Логично, — пришлось согласиться Федору. — Ну, а ещё две системы?

— Вторая — это наша потерна, — Левка заговорил ещё таинственнее. — Глубокие ходы. Не как подвалы, куда добротнее — оно и понятно, воды много.

— А ты что же, её нашёл? — удивился Федор.

— Её или не её, но что-то нашёл, — Бобровский был донельзя собой доволен. — Закладывали это ещё при матушке Елисавете. Да-да, строила-то она Царское Село, а здесь возводила не то форт, не то какие-то укрепленные казармы… причём поверх совсем уже старых и заброшенных шведских. Строить-то начала, да не закончила, или закончила не так, как задумывала. От форта только два небольших полубастиона, соединённых куртиной, да укрепленная казарма, скрытая в валу.