Александровскiе кадеты

— Рассказывай, Игорь, — попросила Ирина Ивановна. — Рассказывай, пока мы окончательно не сошли с ума. Что у вас тут было, когда и как. Что государя и династии больше нет — мы уже поняли. Рассказывай остальное. Можно коротко.

Игорёк вздохнул. И начал рассказывать.

— Ну, в общем, война была… первая мировая… в четырнадцатом началась.

— Это твой дед нам уже сказал. Давай теперь подробности. Из-за чего всё началось и чем кончилось? Подробно! — потребовал Две Мишени.

Игорёк снова вздохнул. Все трое кадет, и Фёдор, и Петя, и Костька, слушали мальчишку из семьдесят второго года — о том, как началась война, как шла, как народу она надоела, и как большевики — то есть «социал-демократы» и эсеры — то есть «социалисты-революционеры» — объясняли солдатам, что надо скинуть царя, что будет тогда мир «без аннексий и контрибуций», и все заживут. Ирина Ивановна несколько раз останавливала порывавшегося кинуться в спор подполковника, так что Игорёк лихо-бодро-весело доскакал до «Февральской», как он её назвал, революции, ухитрившись уложить её в несколько фраз:

— В Петрограде хлеба не стало. Народ недоволен был. Солдаты на фронт не хотели. Началось восстание. А царь испугался и отрекся. И стало временное правительство, министры-капиталисты…

— Из кого… — начал было Две Мишени, но Ирина Ивановна опять его остановила.

— Константин Сергеевич, дайте мальчику договорить.

— А потом Ленин приехал. Главный большевик. Народу совсем плохо стало, и случилась Великая октябрьская социалистическая революция. Чтобы, значит, «мир — народам, землю — крестьянам, фабрики и заводы — рабочим…»

— А потом? — угрюмо спросил подполковник.

— А потом большевики Брестский мир с Германией заключили, но гражданская война началась. Белые едва Москву не взяли, но красные — большевики то есть — их победили. Они потом из Крыма за границу уплыли.

— А потом? — Ирина Ивановна опередила подполковника.

— Потом… — Игорёк почесал затылок. — Потом, в общем, эта, как её, индустриализация. Россия-то при царе отсталой была. Дед сердится, когда я так говорю, а ба говорит, что если б не была отсталой, то ничего бы и не случилось.

— А ты сам? — вырвалось у Феди.

— Сам я? Ну, не знаю…

— Федя! Не отвлекай Игоря, — строго сказала Ирина Ивановна. — А ещё дальше?

— Дальше, в общем, главным в стране Сталин стал, Иосиф Виссарионович, — продолжал Игорь. — С хлебом плохо было, крестьяне хлеб растили по старинке, лошадёнка да соха. А так колхозы сделали…

— Что-что?

— Коллективное хозяйство.

— Коммуна, что ли? — удивился Константин Сергеевич.

— Не, не коммуна, — Игорёк страдальчески наморщил нос. — Пусть про это ба лучше расскажет. Она в деревне тогда жила. Но заводы построили, колхозы тоже… жизнь лучше сделалась…

— А свобода? — всё-таки встрял подполковник. — Государя… убили, «министров-капиталистов» прогнали… Землю крестьянам, значит, отдали, это хорошо…

— Земля у нас теперь общая, — выдал Игорёк. — Как учительница наша говорит — «в общенародной собственности». И заводы тоже. Буржуев у нас нет! И дворян тоже нет. И купцов. В общем, этих…

— Сословий?

— Ага, ага, точно, сословий! — обрадовался Игорь. — Все равны. Я с ба и с дедом спорю порой. Они говорят, что ничего подобного.

— Разберемся, — сказал Две Мишени. — Ну, а партии есть? Дума?

— Партия есть! Как не быть! — Игорёк вдруг показал вперёд.

— Мраморный дворец, — вгляделась Ирина Ивановна. — А что это за лозунг на нём?

— «Народ и партия едины», — прочитал Федор. Белые буквы на алом фоне — что они значили? «Партия» — она из кого состоит? Не из народа, что ли?

— То есть одна партия — это те самые большевики?

— Угу. Только они теперь по-другому называются. Коммунистическая партия Советского Союза. А Советский Союз — это мы теперь. Вместо России.

— Вместо России… — выдохнул Константин Сергеевич, и Федя тоже ощутил, как похолодело в груди.

— Союз Советских Социалистических Республик, — не без гордости сказал Игорёк. — Наша страна. Ба с дедом у меня чуть того, старорежимные, но хорошие.

— А мы? — вдруг тихо спросила Ирина Ивановна, останавливаясь.

— Ну, — смутился Игорь, — вы тоже! Не зря ж я вас ждал!

— Так ведь мы — за Государя, — Федя не мог этого не сказать. — За нашего русского царя.

— А… ну-у… — Игорёк явно растерялся, — за царя — это ж не всегда плохо! Вот в тысяча восемьсот двенадцатом — тоже вроде как «за царя» воевали, но на самом-то деле за Россию!

— За Россию. И за царя.

— Погодите, не спорьте! Игорь, дальше рассказывай!

…Они почти достигли набережной. На массивном гранитном постаменте красовалась зеленовато-серая от старости бронзовая доска:

«По просьбе трудящихся Ленинграда, в память С. М. Кирова, выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, руководителя ленинградских большевиков — этот мост 15 декабря 1934 года назван Кировским».

— Даже мост не Троицкий, — с горечью заметил Две Мишени[5].

— Мост-то совсем недавно построили, — подхватила и Ирина Ивановна. — Что-то я никакого «Кирова» среди тех, кто его возводил, не упомню. А, Игорёк?

Но Игорёк только пожал плечами.

Они миновали гордо застывшего бронзового Суворова. Князь Италийский, граф Рымникский застыл в вечной готовности к бою, занося меч для удара.

Проскрежетал мимо трамвай, сворачивая направо, к казармам Павловского полка; все шестеро так и шли рельсов; поднялись впереди купола Спаса-на-Крови — все в серых строительных лесах, полностью скрывших боковой фасад храма. И лишь один, главный купол оставался свободен — и на нём крест. Утративший золотой блеск, тоже посеревший, потускневший, он поднимался над хаосом дощатых конструкций, тянулся к небу, к солнцу, словно непокорный цветок, пробившийся меж уличных булыжников.

Две Мишени вдруг остановился, снял фуражку и широко перекрестился. Ирина Ивановна, Федя и даже вольнодумец Петя Ниткин последовали его примеру, Костька Нифонтов воровато оглянулся, а Игорёк вдруг испуганно замахала руками:

— Вы чего! Вы чего! Забыли — артисты вы! Артисты! Кино снимается! А креститься у нас не крестятся!

— Это почему же? — искренне удивился Две Мишени. — Храм же стоит!

— Стоять-то стоит, — в голосе Игорька слышалось настоящее страдание. — А только… не надо так. Не принято.

— Si fueris Romae, Romano vivito more[6], — одёрнула подполковника Ирина Ивановна. — Но церкви же… соборы… есть же, правда, Игорь?

— Есть, — прошептал тот.

— А ты ходишь?

— Н-нет…

— Отчего же? — Ирина Ивановна подняла бровь, словно на уроке, когда какой-то кадет начинал «плавать» у доски.

— Я ж пионер… и вообще… у нас говорят — Бога нет, Гагарин в космос летал, Бога не видал…

— В космос летал? — живо заинтересовался Петя.

— Угу. Я потом расскажу, вечером, ладно?